Если бы в США не было фильмов а-ля «Горбатая гора», Америка для самих американцев так и оставалась бы «не открытой, а только обнаруженной», а вместе с нею – и весь мир.
И пусть у Клеопатры лицо Лиз Тейлор, а знаменитый боксер «Бешеный Бык» Джейк ЛаМотта для большинства «похож на того актера из «Таксиста», а Елизавета I у них родом из Австралии и зовут ее Кейт. Но, по крайней мере, они теперь существуют в сознании американцев, которые хотя никогда и не стремились к глубокому знанию истории, но всегда с пафосной восторженностью и инфантильной сентиментальностью были готовы преклонить колени перед ее величием.
При этом американскую публику, как, впрочем, и любую другую, мало волнуют историческая правда и достоверность: их вполне устраивает вымысел, умело инкрустированный отдельными яркими и желательно узнаваемыми деталями быта и кодекса нравов описываемой эпохи. Им нужны биографии в духе Ирвинга Стоуна, где автор, ловко жонглируя реальными фактами, ткет из них полотно художественного вымысла. И уже не важно, ездил ли Джек Лондон в таком именно товарном вагоне, главное, что каждая запятая передает страсть юного Джека к приключениям и путешествиям.
Зрители не хотят видеть в главном герое фильма-биографии человека противоречивого и рефлексирующего. Им подавай сильного духом борца за идеалы, и чтобы положительные качества были самыми развитыми, если не единственными, в мускулатуре его души. И вот уже сценаристы делают инъекции красоты и позитивности в образ, который вполне мог бы получиться живым, если бы это было кому-нибудь нужно.
И может быть, только Ван Сент хотел другого. Но то ли он вправду слишком долго вынашивал идею этого фильма и, когда представилась возможность, решил снять кино аккуратно, не вдаваясь вглубь, но лишь обозначая характер Милка, чтобы и широкой аудитории понравиться, и киноакадемиков порадовать. А возможно ему хотелось создать именно такой образ Харви Милка – харизматичного лидера без свойств. Вот и ушел «Оскар» к стандартному от первой до последней реплики сценарию с главным героем, правильным, как Декларация независимости. Вот и получили зрители Харви Милка с лицом Шона Пенна, сердцем матери Терезы и судьбой Ганди.
А рядом множество отлично сыгранных второстепенных персонажей, у каждого из которых есть колоритный прототип. Только почему-то все эти люди проживают на экране не свою жизнь, бурную, сложную, а упрощенную, где все акценты расставлены без их участия, а поворотов судьбы вообще нет. Слишком уж все подогнано под некий общепринятый киношаблон: словно это не живые люди, а собирательные образы. Не Клив Джонс, а просто «мальчик из Феникса», не Скотт Смит, а среднестатистический «броукбэкмаунтэн» парень в джинсах, который не против случайных знакомств, но «сорокалетними не интересуется».
И венчают эту лакированную повесть о настоящем человеке паренек в инвалидном кресле, для которого Милк выступает в роли оператора из телефонной службы доверия. И опера – вечный спутник главного героя, разделяющая его одиночество, всей мощью классики, встречающая и его взлеты, и его закат. И хоть Харви не Линкольн и не Столыпин, но в какой-то момент начинает казаться, что убийство Дэн Уайт совершит в театре.
Однако Ван Сент быстро развеивает эти опасения, потому что все же стремится соответствовать историческим фактам. Скрупулезно повторены малейшие детали реальных костюмов Милка, кино- и телехроника 70-х вплетена в видеоряд пульсирующими иллюстрациями событий. Лица, прически, солнечные очки; Милк, записывающий на диктофон посмертное послание; митинги, полицейские облавы, голосования, лозунги, дебаты, дни рождения, крестины – все это создает своеобразную атмосферу эпохи, ее портрет, который сошел с монтажного стола Гаса Ван Сента – портрет времени, когда наивность, жестокость, обреченность и надежда шли рука об руку. В этом скромное обаяние фильма Ван Сента.
И Джуди Гарленд поет «Где-то за радугой». И геи всего мира съезжаются в Сан-Франциско почему-то под «калинку-малинку». И музыка Пуччини повсюду следует за Милком. И Пенн дает мастер-класс перевоплощения.
Располагая богатейшим материалом для картины, Гас Ван Сент сделал из него обычный, ничем, кроме игры Пенна, не выдающийся из многочисленной толпы биографий фильм, местами даже скучный в своей обыкновенности. Во многом поэтому и еще из-за того, что сценарист почти полностью лишил Милка недостатков и способности сомневаться, у зрителя после просмотра может сложиться ощущение, подобное тому, какое испытывал Оскар Уайльд, слушая музыку одного великого композитора: «…у меня такое чувство, как будто я только что рыдал над ошибками и грехами, в которых неповинен, и трагедиями, не имеющими ко мне отношения».
