Во время мирового финансового кризиса частные компании, крупные холдинги и в целом государства проходили самый серьезный тест на прочность. Компании показали, насколько они финансово устойчивы, а государство – насколько эффективно оно может помочь преодолеть трудности периода. Как Казахстан выходит из кризиса, и получается ли это у нас, рассказал председатель совета директоров группы компаний «Сентрас» Ельдар Абдразаков.
– Несколько лет назад Вы сказали, что государство в лице чиновничьего аппарата больше не контролирует экономику. Сейчас же происходит прямо противоположное: в банках принимает участие государство, АФН жестко взялось за финансовую систему. Как Вы это прокомментируете?
– Я больше говорил о влиянии чиновников на бизнес. Сейчас мы видим, что увеличивается доля государственной экономики – активов, которые находятся в собственности государственных или квазигосударственных структур, и это не только в Казахстане, а во всем мире. Это происходит и в США: количество работников, задействованных в государственной экономике, впервые превысило задействованных в частном секторе.
Последний кризис остро поставил вопрос: насколько эффективны частный собственник и частная собственность. Государство было вынуждено оказать поддержку частным компаниям, а где-то – стать основным собственником. Полагаю, в последующем мы увидим, что государство будет проводить процесс реприватизации. Как это будет – поживем-увидим. Это вопрос достаточно чувствительный, но, к сожалению, бизнес-сообщество в нем голоса не имеет.
– В этой связи, как Вы считаете, насколько актуален для Казахстана Вашингтонский консенсус?
– В начале 90-х Вашингтонский консенсус о необходимости проведения «шоковой терапии» – быстрой приватизации активов, моментального перехода к свободному ценообразованию, либерализации экономики – был в моде. Это проповедовали МВФ и Всемирный банк, и люди, кстати, искренне верили в это.
Но время прошло, и пример Китая показывает, что не надо было так быстро двигаться на этапе по переходу к частной собственности. Пример стран, прошедших шоковую терапию, показывает, что они пострадали в большей мере, нежели те, которые выбрали более умеренный поэтапный переход к рыночной экономике.
Что касается Казахстана, то мы были в числе тех, кто активно принимал и активно использовал шоковую терапию. Но сейчас мы откатились назад, государство стало также активно входить в капитал предприятий. Ничего в этом предосудительного нет. В то же время нужно задаться вопросом: куда оно вошло и с какой целью?
– Не трудно все же определить, что это бизнес, близкий к монопольному.
– Государство вынуждено заниматься не только монопольным бизнесом, но и социальной экономикой и инфраструктурой, а где-то выступать «агентом» перемен. Понятно стремление каждой государственной компании обладать монопольной позицией, тогда не возникает вопросов к компетенции и эффективности.
Но в случае с Казахстаном, я считаю, это ненадолго. Можно опереться, по крайней мере, на результаты исследований и опыт СССР – в середине 70-х экономика коммунистической державы стала неэффективной. И самой большой проблемой было то, что руководство страны тогда не прочувствовало ни структурных экономических сдвигов, ни революции потребителя. Фактически вся советская экономическая политика базировалась на экстенсивных государственных капиталовложениях. Рынка потребления сформировано не было, и это не позволяло оценить эффективность капиталовложений.
И сейчас в сложившихся благоприятных условиях на сырьевых товарных рынках государство накопило значительные государственные резервы и выбирает путь проповедования идеи капиталовложений. Я думаю, причиной тому является своего рода детская болезнь левизны отечественных экономистов с базовой советской экономической подготовкой. Макроэкономические взгляды не идут в ногу с микроэкономическими реалиями. Думаю, что нужно начать с вопроса: насколько бизнес готов быть конкурентоспособным?
– Но страна продолжает заявлять о вхождении в число 50 конкурентоспособных стран…
– Заявления и планы должны быть. Другое дело – их реализация. Сейчас предложена идея форсированного индустриально-инновационного развития и модернизации экономики. Но что мы можем модернизировать? Предприятия, созданные в советское время?
Надо говорить о строительстве новой экономики. И наша страна с большими резервами и возможностями имеет потенциал реализации этой идеи – идеи новой экономики. Но в тоже время я скептически отношусь к тому, что это можно сделать в короткие сроки. Если рассматривать бизнесы с точки зрения имеющихся основных компетенций, к сожалению, наша экономика, по большому счету, на данный момент неконкурентная.
– Как Вы сказали, государственные компании сидят на монополиях и вряд ли они уйдут в ближайшее время…
– Это вопрос к модели государственной собственности. Государственная монополия не является отрицательным явлением. Если есть монополия, то возникают вопросы: насколько это справедливо, обеспечен ли свободный доступ, существует ли справедливая конкуренция, кто может являться эффективным собственником. В ближайшем будущем я не вижу какого-то более эффективного альтернативного собственника.
– Вы хотите сказать, что государство – плохой собственник, но другого нет?
– Почти так. Стоит заметить, что частные собственники, которые на постсоветском пространстве стали владельцами монопольных бизнесов, тоже показали себя неэффективными менеджерами. В таком случае встает законный вопрос: на каком рынке и в какой степени государство должно быть монопольным оператором?
Но мы видим, что операторы монополий – оправдано или нет – сегодня хотят быть универсальными предприятиями, оказывающими услуги и по непрофильным видам деятельности. Тогда возникает еще один вопрос: насколько нужны такие универсальные операторы; не стоило бы, предоставив такое монопольное право, жестко ограничить виды деятельности монополий?
– А что Вы скажете об участии государства в финансовом секторе? Ведь последний всегда был частным и от того динамичным, интересным, продвинутым рынком. Насколько, на Ваш взгляд, будет эффективна работа государственных менеджеров в банковской системе?
– У нас сложилась уникальная ситуация – финансовый сектор в свое время стал локомотивом экономического роста. Но это чревато проблемами, ведь этими локомотивами по определению должны быть секторы частных капиталовложений или потребитель. Долго ждать не пришлось: кредитный бум завел бум спекулятивный. Проблемы коммерческих банков могли привести к падению доверия к финансовой системе. Государство, увидев серьезные проблемы в банковском секторе, предприняло меры по его рекапитализации и предоставлению краткосрочной ликвидности.
На отдельном отрезке развития государство, вливая общественные деньги, нивелирует проблемы банков. Другой вопрос: как долго участие государства в кредитовании экономики будет приносить положительные результаты? Ведь дальнейшее присутствие государства в банковском секторе может привести к тому, что оно директивно будет направлять средства госкомпаниям через государственные банки. И тогда мы окажемся в такой ситуации, когда крупнейшими операторами будут опять государственные институты.
– Государство, таким образом, может «выжить» частные компании со всех секторов?
– При желании – да, ведь государство уже обладает всеми возможностями «выжить». В краткосрочном отрезке времени государство как основной оператор может быть более эффективным, чем частный бизнес, но в долгосрочном – вряд ли. Ведь у государственных менеджеров нет никакой заинтересованности в повышении эффективности, так как основная бизнес-модель государства – это создание монопольной позиции.
– Ну и что же должно случиться, чтобы государство перестало заниматься бизнесом, а занималось своими прямыми обязанностями?
– Есть сферы, откуда государство не может уйти, – это отдельные естественные монополии, социальная экономика, инфраструктура, где единственным оператором может быть только оно. Государство может и должно выступать зачинщиком формирования новых рынков. В частности, в сфере инноваций, создания инфраструктуры.
Еще один момент – государство может исполнить роль кризисного менеджера. К примеру, это случилось в США, когда правительство страны вошло в такой конкурентоспособный сектор, как автомобилестроение. Государство, осуществляя операции на открытом рынке, может стать маркет-мейкером рынка, линией защиты или сопротивления, чтобы регулировать спекулятивные и панические настроения рынков. В этом отношении у государства весомая роль. Есть и другая роль – это борьба с рыночными аномалиями.
– А подробнее?
– Государство берет на себя эту роль в случае, когда рынок не может работать эффективно. Это и картельный сговор, отсутствие инвестиций ввиду высокой неопределенности, отсутствие квалифицированных операторов и прочее.
Когда частные операторы не готовы войти на рынок, государство может непосредственно участвовать в устранении этих аномалий. Но опять встает вопрос: имеет ли правительство управленческие и экспертизо-технологические ресурсы для того, чтобы разбираться в самых различных сферах? Отставание советской экономики было ярко выражено с середины 70 годов, и последние 40 лет мы фактически были неконкурентоспособны. Сегодня перевооружать то, что было неконкурентоспособным, практически невозможно.
– Искать что-то новое?
– В Казахстане очень моден принцип нового «идеального решения» – нашли хорошую идею, нажали кнопку, и все реализовалось. Но дело ведь не в идеях. Одними идеями ни работников не прокормить, ни конкурентов не обогнать, ни потребителей удовлетворить. Мы не можем быть конкурентоспособными в массовом производстве, у нас нет экономики масштабов, нет глобальной узнаваемости наших товаров.
У нас не должно быть амбиций быть глобальным лидером (так как это невозможно), но у нас должны быть здоровые претензии на региональное лидерство. Поэтому нужно переходить к нишевой стратегии и наращивать узнаваемость наших товаров. Даже больше – нам нужно создавать новые ниши.
Нужно начать с потребителя наших товаров и услуг. Нам нужно понять, кто наш региональный потребитель, что мы можем ему предоставить и благодаря чему мы можем быть более конкурентоспособными по сравнению с другими.
В то же время мы вряд ли найдем какое-то идеальное решение на «пятерку», и оно, скорее всего, не нужно. Нам необходимы много хороших решений на «тройку».
И в этой связи нам нужны не столько 30 лидеров, сколько 500 средних предприятий, которые будут конкурентоспособными в регионе.
– То есть через эту среду, через эти 500 компаний, можно генерировать новые проекты, идеи, которые будут востребованы потребителями в регионе?
– Если будут созданы условия для этих малых и средних компаний, люди выйдут за рамки своего мышления. Не думаю, что мы найдем супергениальное решение, которое позволит сделать суперпрорыв – это из категории чудес, нам лучше сделать процесс инновации массовым. На этом базируется экономика США, некогда бывшей отсталой колонии. Как только они создали условия для массового предпринимательства, справедливой конкуренции и инноваций, процесс пошел.
– Нередко у нас говорят, зачем нам производить автомобили, давайте акцентируемся на АПК или же станем финансовым центром. Кстати, как финансовый игрок, мы тоже не станем региональным финансовым центром?
– Я считаю, что для этого у нас есть все условия.
– В каком регионе?
– Центральная Азия, Зауралье, Сибирь могут стать полем для деятельности казахстанского финансового центра.
– Какими суммами, на Ваш взгляд, будет оперировать такой центр?
– По деньгам все относительно. И даже если эти обороты будут в 5 раз меньше, чем в Москве, – это будет прорывом. Плюс ко всему, кроме обладания доступными финансовыми средствами, нам надо быть очень компетентными и эффективными специалистами.
– Но этим мы вряд ли удивим кого-либо. Потенциальные заемщики могут с таким же успехом выйти на западные рынки.
– Я не считаю, что выход на западные рынки прост.
– Но ведь и не составляло особых проблем – получил рейтинг и вперед. А те, в свою очередь, сидят теперь и думают: зачем давали и как вернуть?
– Надо понять, через какие институты они давали нам деньги, и как они это делали. Первое – Казахстан относится к категории «фронтовых стран», стран на стадии раннего развития. Это те экономики, куда деньги приходят в самую последнюю очередь. Второе – деньги пришли через наши банки, так как им удалось убедить рейтинговые агентства и получить рейтинги инвестиционной категории. Это открыло дорогу для казахстанских банков.
– Об этом и речь. Наши банки пришли и сказали, что они являются хорошими, и им дали?
– У каждого рейтингового агентства своя методика, свой подход по рейтингам. Но в целом они были впечатлены экономическим развитием страны, ролью крупных банков в экономике страны.
– А может быть, их прельщали вознаграждения, которые наши банки давали им за хороший рейтинг?
– Как человек, знающий этот процесс не понаслышке, могу сказать, что такого не было. Оценка была адекватной до 2005 года. Но после банки стали придерживаться агрессивной политики роста. Соревнования казахстанских банков между собой, кто больше, кто круче, сыграли злую шутку – бизнес стал менее рациональным.
– Но «попали» не только наши банки, но и Lehman Brothers, и другие. В этой связи, что можно сказать о критериях самих рейтинговых агентств?
– Сейчас в адрес рейтинговых агентств много критики, но я бы не стал тоже кидать камень в их огород. Конечно, были допущены просчеты в финансовых моделях сложных финансовых инструментов. Но мы должны понимать, что финансовые инструменты продолжают усложняться: все меньше финансового анализа и больше математического. В какой-то момент эти инструменты стали своего рода «оружием массового поражения». В частности, инвестиционные банки убедили рейтинговые агентства в том, что риски, связанные с ипотечными кредитами, невысокие, но модель, работающая при малых числах, перестала работать, когда инструмент стал массовым. Но это не самая главная проблема.
Консолидация в угоду фондовому рынку привела к появлению гигантских финансовых институтов. К примеру, Lehman перешел порог активов в триллион долларов. Институты перешли «точку возврата»: система управления перестала поспевать за ростом активов и оборотов. В определенный момент произошел системный сбой.
Во-вторых, почему же банки пошли в довольно рисковые активы? Очевидно, что все три крупные экономики G3 – США, ЕС, Япония, а это более 50% мировой экономики, переживают затяжной период низкого экономического роста и процентных ставок. Государства пытаются стимулировать экономический рост дешевыми кредитами. Отсутствие роста и избыточная ликвидность при стареющем населении, которое сберегает больше, чем тратит, стало катализатором поиска более инновационных и, соответственно, рисковых решений.
– Являются ли оценки этих агентств единственным мерилом состояния бизнеса? Может быть, этим должно заниматься государство?
– Рейтинговые агентства имеют право на существование. И я пока не вижу предпосылок, чтобы государство занималось этим. Но мы должны более критично относиться к их оценкам и иметь собственное мнение.
– Хорошо. Возвратимся к так называемым усложненным инструментам. Возможно ли провести некие аналогии?
– У нас аналогии есть. Мы становимся очень сильно ин-тегрированными с глобальными рынками, и финансовые институты становятся зависимыми от конъюнктуры мировых финансовых рынков.
Но у наших банков своя болезнь – они пострадали из-за того, что для занимаемых ими на внешних рынках средств не было альтернативных инструментов, кроме кредитования.
В этой ситуации государство не выполнило своей роли – оно не выпустило пар из системы, и большая часть ресурсов банков ушла в спекулятивный кредитный портфель. Стоит отметить, что и государство не было настойчиво в устранении предпосылок спекулятивного бума.
– Возможно, это было связано с неквалифицированным государственным ме-неджментом?
– Вряд ли мы здесь найдем универсальный рецепт.
– В таком случае, может быть, обратиться к мировому опыту?
– Давайте. Я считаю, что самыми компетентными оказались бразильцы. Они сумели выпустить пар, стерилизуя избыточную ликвидность госбумагами, и более двух лет жили под критикой и насмешкой окружающих.
У бразильской экономики были те же проблемы, что и у нашей. Она зависит от цикличных товарных рынков, больше всего сельскохозяйственных. А мы зависим от цикличных рынков нефти и металлов.
– В чем же проблема этих рынков?
– Цикличность экономики заключается в том, что при улучшении конъюнктуры сырьевых рынков экономика испытывает большой приток экспортных средств, что, в свою очередь, способствует привлечению финансового капитала.
И здесь важно знать, насколько эффективно экономика может перераспределить эти средства. Слабая финансовая инфраструктура может привести к тому, что денежные ресурсы устремятся в капиталоемкие спекулятивные активы и будут способствовать появлению ценовых «пузырей». Обычно это рынок капиталовложений: недвижимость, покупка-продажа бизнеса и прочее. Единственное средство от этой болезни – выпустить пар из системы, устранить спекулятивную ликвидность, предлагая альтернативные ликвидные инструменты с меньшим риском. К примеру, те же ГЦБ.
Очень надеюсь, что государство сделает свою «работу над ошибками», и мы будем подготовлены для преодоления очередных кризисов.
