Имя председателя специализированного межрайонного суда по уголовным делам по городу Астане судьи Ербола Рахимбекова знакомо многим казахстанцам. На его счету рассмотрение множества громких и резонансных уголовных дел. Именно он за последний год-полтора вынес решения по делам экс-председателя АРЕМ Мурата Оспанова, вице-министра сельского хозяйства Муслима Умирьяева, принял решение об условно-досрочном освобождении бывшего руководителя аппарата сената парламента РК Ержана Утембаева. Еще одно дело – резонансный процесс по делу Алиби. Но, несмотря на пристальное внимание со стороны прессы, председатель суда не любит быть в центре внимания. Ербол Рахимбеков рассказал в интервью «Къ» о том, что громкие дела достаются ему случайно, почему он дал Кайрату Жамалиеву больше, чем просил прокурор, как он относится к прессе на своих процессах и какие из них беспокоят его больше всего.
– Ербол Мухажанович, расскажите для начала, как и почему вы стали судьей?
– Что касается, почему я стал судьей, не знаю, это было давно, в 1991 году. Конечно, мысли о том, что хотелось бы стать судьей, были еще будучи студентом, но, чтобы ставить перед собой конкретную цель – буду судьей и все, такого не было. Когда в 1991 году поступило предложение, естественно, я согласился. И получается, 25-й год эта работа является для меня основной.
– То есть, можно сказать, что вы один из первых судей независимого Казахстана?
– Ну, почему? Сейчас есть и судьи, у которых побольше стаж. Тем не менее, так получилось, что с июня 1991 года я работаю судьей.
– Если говорить о вашей непосредственной деятельности, то в последние годы вы занимаетесь самыми громкими делами, связанными с коррупцией среди высокопоставленных чиновников и рядом резонансных дел. Как получается так, что такие дела оказываются у вас? Это ваш выбор?
– Прежде всего, давайте исходить из того, что любое дело, поступает в канцелярию, которая самостоятельно, посредством единой автоматизированной аналитическо-информационной системы, есть у нас такая программа, распределяет дела между судьями. То есть распределяет пропорционально. Нагрузка на каждую судью того или иного суда одинакова. Согласно положению, у председателя – меньше. Но мы такие ограничения не вводили. Поэтому у нас все судьи рассматривают одинаковое количество дел. Говорить о том, что какое-то дело можно распределить, либо нет – в эти вопросы не вмешивается никто, в том числе и председатель суда, это все делается автоматически. В зависимости, от конкретной нагрузки судьи в данный момент.
– То есть, вы не можете заранее знать, какое дело к вам поступит, и отказаться от него тоже не можете?
– Уголовно-процессуальным кодексом предусмотрены основания принятия самоотвода, Других оснований о не рассмотрении, не принятии дела к производству у судьи нет.
– Возвращаясь к тому, что к вам поступают самые громкие процессы, насколько это осложняет эмоциональное ведение процесса?
– Ведение процесса ничем не отличается. Конечно, когда коллегиально или суд присяжных рассматривают дело, тогда эмоциональная нагрузка распределяется между судьями пропорционально, и принятие решения в том числе. В любом случае, это легче. Коллегиально советуешься, где-то друг другу подсказываешь и нагрузка делится на всех. Если судья единолично рассматривает дело, он уходит в судебную комнату, совещательную комнату, и остается один на один с приговором. Естественно, нагрузка есть. Главное, чтобы перебороть эту психологическую, эмоциональную нагрузку, судья должен соблюсти главный принцип – вынести приговор в соответствии со своим внутренним убеждением и законом. Если эти два требования будут им исполнены, он со спокойной душой примет решение и огласит вынесенный приговор.
– А есть эмоциональное различие между обычными делами и громкими?
– Представители СМИ, как и вы, задают вопрос: «Как вы относитесь к резонансным делам?». Прежде всего, надо исходить из того, что помимо этих дел я рассматриваю и другие дела нашей подсудности, относящиеся к категории особо тяжких. Просто эти дела на слуху (коррупция среди высокопоставленных чиновников, дело Алиби и др. – «Къ»), поэтому создается впечатление, что я рассматриваю только такие дела. Это совершенно неверная трактовка. Очень много дел поступает. Это дела по незаконному обороту наркотических средств, по вымогательству, по убийствам и коррупционные, относящиеся к особо тяжким. Поэтому как-то распределять – это такое дело, а это такое… Я к этим вещам не привык. Дело – есть дело. Передо мной есть подсудимый, передо мной есть дело, я его рассматриваю – принимаю решение. Все. Какой-то градации, как привыкли некоторые делать, для меня не существует.
– А прессу вы читаете? Что о вас пишут, что пишут о процессах?
– Обязательно. Во-первых, я должен знать мнение людей, общественное мнение, сложившееся по делу для того, чтобы элементарно противостоять. Просто уметь защитить дело, защитить принятое решение и так далее. Чтобы оно было нормально принято и нормально рассмотрено. Я читаю, я всегда отслеживаю. И во время процесса, и после процесса.
– Как относитесь к публикациям?
– Скажу, что болезненно никогда не относился. Я всегда расцениваю ту или иную информацию, которая проходит в печати либо как информацию, либо как какое-то особое мнение. Больше никак.
– Скажите, а насколько вы чувствуете себя защищенным после таких резонансных дел? Опять же, учитывая, что вы один из немногих судей, которые постоянно на виду, судья, которого знают…
– Единственный недостаток – когда меня узнают (улыбается). Честно говоря, я не люблю, когда меня узнают, подходят, задают вопросы – не люблю. Я не публичный человек. А по защищенности, если говорить о своей личной безопасности, то, в принципе, за 25 лет работы, какой-либо угрозы для меня со стороны родных осужденных или самих осужденных никогда не было. Я себя чувствую защищенным. Просто у меня для этого не было еще оснований. Думаю, и не будет. Надеюсь.
– А приходилось ли сталкиваться в жизни с людьми, которых вы когда-то осудили?
– Может быть и приходилось сталкиваться – не знаю. Были случаи, когда я сталкивался уже в новых процессах. Когда уже происходит рецидив, люди вновь совершают преступление, тогда с ними сталкиваешься, узнаешь их. В таких ситуациях. А так, чтобы где-то встретиться – возможно, но акцентировать на этом внимание никогда не приходилось. Тем более, чтобы кто-то подошел и говорил: «Вы меня судили», предъявлять претензии, такого тоже, бог миловал, не было.
– Если говорить о давлении при рассмотрении дел, присутствует ли таковое со стороны подсудимых, защиты, потерпевших?
– Вы имеете ввиду именно во время процесса?
– Ну, я думаю, что вне процесса, вы сильно не соприкасаетесь…
– Да, это само собой, потому что это им не выгодно соприкасаться со мной. А так, чтобы во время процесса… Допустим, бывает какая-то агрессия со стороны потерпевших. Потому что люди доходят до последней точки. Бывает агрессия со стороны подсудимых. Я в таких случаях не расцениваю это как давление. Я стараюсь им разъяснить порядок судебного заседания. Если человек поймет – поймет. Зачастую понимают. То есть они уже знают, что требования есть, УПК предусматривает те или иные ограничения во время судебных заседаний, порядок судебного заседания. Его нужно разъяснить. Часто я сталкиваюсь с такими ситуациями, когда подсудимый либо потерпевший, они же не юристы, они далеки от этих дел – это люди, которые случайно вовлечены в орбиту уголовного судопроизводства. Поэтому они не знают, как себя вести, они не знают своих обязанностей, прав и так далее. Поэтому я неоднократно в ходе судебных заседаний пытаюсь им разъяснить. Я им говорю: «Главное для меня, чтобы вы понимали, что происходит в судебном заседании, какие вы имеете права, обязанности. Чтобы вы знали и защищали себя, активно защищали законными способами». Вот это главное. Когда он начинает понимать, он уже включается в процесс. А зачастую, он просто сидит, отдав себя на откуп защитнику. Надеется на него и сидит. Потом, соответственно, когда выходит приговор, начинает: «Вот, адвокат меня неправильно защищал и так далее». Такое очень часто бывает. Поэтому я сразу уточняю, понимают ли участники процесса, о чем идет речь. Если вопрос непонятен – переспросите. Ничего зазорного в этом нет, вы не юрист. И после этого, если он реализовал свое право, моя совесть чиста.
– По сути, как в школе с хорошим учителем, не понял – переспроси?
– Я считаю, что так и должно быть. Потому что видно: сидит подсудимый, он не понимает, о чем идет речь. Его арестовали, он сидит и не знает, что с ним. Да, действительно, где-то может он признает себя виновным, где-то нет, но он не понимает процедуру, которая с ним происходит. Если это разъяснишь, уже процентов на 70-80 их агрессия снижается.
– Если говорить о вынесенных приговорах, насколько морально тяжело выносить приговоры? Насколько сложно возлагать на себя ответственность за чью-то судьбу?
– Когда ты убежден, что прав, когда убежден, что ты использовал закон правильно, тогда уже психологическая нагрузка резко снижается. Единственное, начинаешь переходить к личности подсудимого, оценивать его личность. Например, по незаконному обороту наркотиков, наша категория предусматривает статьи, которые предусматривают наказание только в виде лишения свободы на срок от 10 лет. И вот представьте, подсудимый, у него четверо детей. Соответственно думаешь, а как будут дальше дети жить, если они малолетние? Часто по таким делам подсудимыми являются женщины. Вот как дети будут? То есть фактически, на 10 лет дети лишаются родителей. Вот этот аспект сложный. Но потом сразу думаешь, а если она останется с детьми, кого она вырастит из них? Таких же наркоманов, как она сама? Видите, эта грань: как быть, что лучше для детей? В любом случае, при вынесении приговора мы должны учитывать личность подсудимого и как понесенное наказание отразится на его близких. Это немаловажный аспект. Вот здесь, конечно, бывает какая-то психологическая нагрузка и ответственность.
– Если же говорить об оправдательных приговорах, как часто вам приходится их выносить? И приходилось ли?
– Да, почему нет? На то она и работа. Конечно, приходилось. Выносили оправдательные приговоры. Но, допустим, за последние год нет, а ранее – выносили. Это нормальная процедура, когда вина подсудимого не доказана, когда отсутствует в деяниях состав преступления. Если приходишь к такому мнению, что он не виновен, мы обязаны это решение принять.
– Что это? Ошибки следствия, человеческий фактор?
– Недоработки следствия, человеческий фактор может быть. Ситуации бывают разные. Неправильная оценка деяний. Исходя из оценки доказательств, которые представлены в судебном заседании уже выявляется, что лицо, допустим, невиновно в совершении преступления. Выносится оправдательный приговор.
– В обществе иногда звучат мнения о том, что с судьями и законом можно договориться. Через эту же призму общество рассматривает и все процессы с высокопоставленными чиновниками, так же, как говорят, что это «заказ». Насколько подобные процессы прозрачны и что вы можете сказать, чтобы развеять этот миф?
– Говорить о каком-то заказе – ну, не знаю. Понимаете, когда люди высказывают мнение, что суд принял неправильное решение, суд не прав, либо выполняет какой-то заказ, это говорят люди, которые далеки от судопроизводства, которые не знают законов. Либо это люди, которые недовольны принятым в отношении их решением.
Довольные бывают редко. Один проигравший, другой – выигравший. Соответственно, проигравший будет хаять всех: принятое решение, будет высказывать свое недовольство в адрес судей и так далее. Другие люди, которые хотя бы немного знают суть дела, таких высказываний делать не будут. Если вы обратили внимание, то сейчас очень часто все процессы происходят открыто, гласно, журналисты присутствуют, любой гражданин может присутствовать в зале судебных заседаний, ведется стопроцентное использование аудио- и видеофиксации. Эта запись доступна всем участникам процесса. Соответственно, если это доступно, пожалуйста, смотрите. Если вы видите, что где-то нарушен закон – обжалуйте. То есть закрытости никакой нет. А если нет закрытости, то как можно говорить о каком-то заказе? Делать оценку может вышестоящий суд, в случае несогласия с принятыми решениями первой инстанции, он изменит его. Законом предусмотрен порядок обжалования – используйте его. А вот так говорить, что какой-то заказ, я считаю, это в корне неверно.
– Если говорить о журналистах, как вы вообще к ним относитесь?
– При выполнении любой работы я всегда исходил из того, что должен быть паритет. Все должны быть в равных условиях. Если я предоставляю возможность представителям СМИ участвовать в суде, освещать процесс, то я, соответственно, требую от журналиста, чтобы он не искажал реальность дела. Недавно, на одном из предварительных слушаний, мною было принято решение об оставлении меры пресечения без изменения. И на это предусмотрены основания в УПК: если лицо не скроется от следствия и суда, не продолжит заниматься преступной деятельностью, имеет постоянное место жительство, место работы и так далее. В публикации вышло, что судья оставил прежнюю меру ввиду того, что обвиняемый перестал быть опасным для потерпевшего. Такого основания в законе нет, понимаете?
Когда идет искажение, любой юрист, прочитав, может это действительно воспринять, как мои слова. Поэтому я всегда говорю журналистам: если что-то непонятно, пресс-релиз я вам выдам в течение десяти минут после процесса. Пожалуйста, руководствуйтесь им. Я составляю приговор и составляю пресс-релиз, который я могу дать. Это мое право. Если что-то непонятно, я разъясню. Но ни в коем случае не искажайте сущность принятого решения. Потому что его читают. И потом это может сказаться на моей компетенции, на моей квалификации. Вот это самое обидное. Это моя репутация, которой я дорожу.
Некоторые журналисты высказывают мне обиды, говорят, что я не обращаю на них внимания. Я всегда говорю, вы делаете свою работу, я – свою. Если я буду обращать на вас внимание, как я буду исследовать доказательства? Единственное чего я требую и прошу от вас – не мешать мне работать и не мешать нормальному ходу судебного заседания.
– Если вернуться к уголовным делам, как вы считаете, публичная огласка, которая иногда происходит до начала процесса, как, например, было с делом Алиби, мешает или помогает?
– Интересный вопрос. Я разграничил виды огласки. Либо это просто констатация факта, либо это так называемое общественное мнение, которое создается до рассмотрения дела в суде. Вот смотрите, это мое умозаключение, прав я не прав, я не буду ни с кем спорить. Я потратил энное количество времени, чтобы ответить на этот вопрос.
Публикация о совершенном деянии – это просто информация, я с этим согласен. Я это тоже читаю, как любой гражданин страны. Если же по факту совершенного действия создается общественное мнение, то оно может негативно влиять на судью в процессе исследования доказательств. И вот интересное выражение адвоката XIX века Кони. Он отмечал возможность давления, так называемого, общественного мнения на участников судебного процесса. Он говорил, что это давление «весьма многообразно, чувствительно, и вместе с тем неуловимо, но создает вокруг судьи ту атмосферу, которая стремится властно повлиять на его работу». Видите?
«Под видом общественного мнения судье указывается иногда только на голос общественной страсти. Накалились страсти, следовать которым в судебном деле всегда опасно, и нередко недостойно». Вот эта мысль, она очень верная, я считаю. Поэтому судья должен быть выше этого. Когда воспринимаешь… Вспомните, как сначала одного защищали, сейчас другого защищают (имеется ввиду дело Алиби, когда сначала защищали потерпевшего, а после оглашения приговора – осужденного Жамалиева – «Къ»). И начинаешь думать. Это все-таки общественное мнение, либо навязанное кем-то, либо это заказ, как вы говорите. Вот и все. А моя задача, чтобы эта шелуха отстала на момент вынесения приговора. Я должен быть выше этого. Есть доказательства – принять их, нет доказательств, соответственно, принять другое решение. Все.
– А если взять дело Алиби. В нем тяжелее было абстрагироваться?
– Да нет, я бы не сказал. Просто это дело больше вызвало ажиотаж изначально. Изначально, очевидно, подогретый.
– Общество считало, что как раз благодаря общественному мнению, дело дошло до суда. По крайней мере, таких разговоров было много…
– Я бы не сказал, что благодаря обществу дело дошло до суда. Потому что согласно материалов дела, сразу после поступления заявления были проведены необходимые следственные действия, которыми были закреплены доказательства. Сразу.
– Не могу не задать вопрос, который также обсуждается. По этому делу вы вынесли приговор жестче, чем просил прокурор. Честно скажу, что на моей практике освещения судебных процессов, такое происходит впервые…
– Хорошо. А я приведу вам другой пример. Во-первых, для меня мнение прокурора никогда не было определяющим. Никогда. Поэтому в моей практике были и есть приговоры, по которым я назначал наказание больше, чем просит прокурор. Были и такие случаи, когда я принимал решение и назначал наказание меньше, чем просил адвокат. То есть, я должен оценить их доводы. А принять решение – это мое самостоятельное дело. Я за него несу ответственность.
Если говорить о том, почему такое суровое наказание, как пестрят все комментарии, то давайте исходить из того, что судом данные лица были признаны виновными в совершении трех преступлений. Пишут, вот, за убийство дают меньше! Хорошо. Но там один состав преступления, здесь – три. Если учитывать по тяжести, одно преступление средней тяжести, по которому назначается наказание до пяти лет лишения свободы, второе преступление, относящееся к категории тяжких, по которому назначается наказание от семи лет лишения свободы. И третье преступление, относящееся к категории особо тяжких, за которое санкции предусматривает лишение свободы свыше 10 лет. Вот и считайте…
– 22 года…
– То есть понимаете? Здесь совокупность преступлений. И я посчитал, что с учетом отягчающих обстоятельств, а это совершение преступления в состоянии алкогольного опьянения, необходимо применить именно метод частичного сложения. Поэтому такое наказание.
Что касается комментариев о том, что это не экономическое, не коррупционное преступление, почему конфискация имущества? Ну, просто откройте кодекс и почитайте. Статья 194 предусматривает обязательное применение дополнительной меры наказания в виде конфискации имущества. Она применяется безоговорочно – альтернативы нет.
Если по закону идет конфискация, то я обязан ее применить. Это закон, а не чья-то прихоть. Я, когда читаю комментарии, думаю, ну кому это нужно? Любой юрист откроет кодекс и посмотрит. То есть, это нужно тому, кто хочет этот вопрос просто раздуть. И я к этому так и отношусь.
– Дело закончилось. Неважно какое: сложное, резонансное, публичное, непубличное. Как от него отстраниться? А если говорить о громких делах, то еще и постоянно потом кипят страсти в Интернете…
– Закончил дело, удалился в совещательную комнату, вынес приговор, огласил его. Все. На этом, уже до стадии исполнения приговора, я про это дело забываю. Потому что у меня есть другие дела. Переходишь к ним, и все. Это такая же работа, как любая иная. Если после каждого приговора я буду целую неделю отходить, извините, как я буду дальше работать? Просто отстраниться, быть спокойным за принятое решение. Твоя задача огласить решение, вручить всем участникам процесса, при этом, сделать так, чтобы их права не были нарушены, ознакомить их с протоколом. И все. Идешь работать дальше.
– Сколько вы дел рассматриваете в месяц?
– Категория дел у нас особо тяжкие, и на сегодняшний день с начала года судом рассмотрено 80 уголовных дел. Соответственно, мной, рассмотрено 15 уголовных дел.
– То есть, нет обязанности рассмотреть определенное количество дел за месяц?
– Нет. Это зависит от поступления дел, распределения программой. Наряду с одним делом у меня может быть еще несколько дел. Если я быстро рассмотрел, у меня может быть промежуток между делами. Это уже от нас не зависит, это зависит от количества поступающих в производство суда дел.
– Если говорить в целом, статистика уголовных дел увеличивается?
– По нашему суду, на протяжении последних трех лет количество дел стабильно. Роста или снижения нет. На одно-два дела больше или меньше. Просто вызывает беспокойство рост количества дел, связанных с незаконным оборотом наркотических средств. Именно незаконный оборот наркотических средств, наибольшее количество дел, рассматриваемых нашим судом именно по этой категории.
– Как вы считаете, с чем это связано?
– Может где-то выявляемость больше становится, где-то и люди сейчас активнее, где пострадавшие от наркотиков, где близкие осуждены. Сами осужденные не молчат, они уже откровенно обращаются с заявлениями и так далее. Осужденные, подсудимые по делам, которые поступают в суд, активно включаются, выявляются каналы сбыта. И уже масса наркотиков тоже увеличивается – речь идет о килограммах. Вот это больше всего вызывает обеспокоенность.
– Не могу не спросить про дело экс-председателя национальной компании ЭКСПО Талгата Ермегияева. Его будут рассматривать в вашем суде?
– Насколько я знаю, сейчас дело на стадии изучения. В СМИ речь шла о хищениях, и если речь идет о хищениях, то это не наша подсудность. Я не знаю, по какой статье, они будут преданы суду. Это Есильский, если по территориальности. А так, может и к нам поступить.
Но я еще раз говорю, я не интересуюсь, потому что мне это не нужно. Поступит дело, я буду знать. А так, заранее спрашивать, интересоваться, я никогда сторонником этого не был. Поступит – поступит, будем рассматривать. Но еще раз говорю, я акцентирую ваше внимание, все дела поступают и распределяются автоматическим способом. Когда мне говорят, а зачем ты это дело взял, а зачем – это? Я говорю, проверьте базу, откройте базу. Если где-то я распоряжением, либо ручным распределением вклинился в эту программу, это сразу выявляется. Кому это нужно? Никому. Мне, тем более это не нужно.
– Да и наверно, громкие дела надоедает постоянно рассматривать. Постоянно внимание и так далее, учитывая вашу не публичность.
– Есть же понятие – фаталист. Это про меня. Поступило дело – рассматриваешь, не поступило – сидишь спокойно. И все. Меньше внимания.
