Развитие агропромышленного комплекса в Казахстане выделено в одно из приоритетных направлений. Однако мы, рядовые потребители, пока этого лидерства не замечаем. О том, что происходит в этой отрасли, чего ждать потребителям и когда сельское хозяйство станет тем самым драйвером экономики, в интервью «Къ» рассказал генеральный директор Мясного союза Казахстана Максут Бактибаев.
– Максут, что у нас происходит сегодня в мясной отрасли? Заявляются большие перспективы наращивания экспорта мяса, но потребители никаких изменений не видят.
– Мясную отрасль нельзя отделять от сельского хозяйства вообще. Казахстан, его исторически большая территория обусловлена тем, что наши предки занимались скотоводством. С приходом Советского Союза эта система была нарушена, было создано порядка 2 тыс. оседлых колхозов и совхозов. Также была создана инфраструктура для работников ферм – дома, школы, больницы, культурные объекты в селах.
С развалом Советского Союза государство приняло решение пойти по пути резкой приватизации, потому что не могло обеспечить товарно-экономические связи. Тогда у нас реально было 10 млн голов КРС, из которых 70% находились в крупных сельхозформированиях, было порядка 36 млн голов овец и так далее. Когда начался процесс приватизации, не было возможности получить доступные кредиты, не было рынков сбыта, потому что при плановой экономике ты не думал, куда продавать, из двух с лишним тысяч совхозов осталось не более ста, их сейчас принято называть «красными директорами». 95% отрасли мы потеряли. За 7 лет, к 1998 году поголовье составляло уже 3,3 млн голов скота, из них только 300–500 тыс. – это поголовье крупных ферм. То есть фактически отрасль сжалась в 15–20 раз.
– Принято считать, что 7 млн голов просто съели.
– Да, съели, продали, потому что не могли держать, обменяли на другие товары. Поэтому 1998–2000 годы, можно сказать, – это нулевая точка, когда ниже уже было нельзя, животноводство начало медленный, но верный рост – 3–4% в год. Это отражает естественную динамику: если у тебя в хозяйстве есть тысяча коров, ежегодный приплод в среднем 3%. То есть говорить о каком-то взрывном эффекте не приходилось. Яркими событиями в 2005–2006 годах стало открытие двух молочно-товарных ферм, это хозяйства Ивана Сауэра и Геннадия Зенченко.
– И тогда привезли канадских коров.
– Да, привезли молочный скот. Но переломными стали 2008–2009 годы, когда правительство приняло решение о выделении миллиарда долларов на развитие сельского хозяйства. Это было системным шагом, который надо отметить.
– Но в это время еще был и мировой финансовый кризис. И шаг был вынужденный.
– Так и есть, но именно тогда обратили пристальное внимание на сельское хозяйство, поняли, что аграрный сектор может стать драйвером экономики. Миллиард долларов, а тогда это было 120 млрд тенге, выделили «КазАгро» в виде облигационного займа из Нацфонда. Эти деньги были строго целевые. Определили перечень из десяти направлений – молочное и мясное направления, тепличные комплексы, птицефабрики, глубокая переработка зерна и так далее. Все эти деньги освоены, и порядка 95% этих проектов работают.
– И сейчас Вы скажете: и пошло развитие.
– Да, развитие пошло. Но были и проблемы, очень серьезные. И одна из главных – это полное непонимание, как двигаться. Понятно, что мы можем сложить два плюс два: имея земли, пастбища, рынки сбыта и пр. Но технологии, какие породы лучше, как их содержать и кормить правильно, – это все за 20 лет было утеряно.
Мы проанализировали ситуацию. Я принимал непосредственное участие в этой программе, потому что мы тогда, в 2008 году, откликнулись на призыв правительства диверсифицировать бизнес, заняться сельским хозяйством. Начали изучать мировой опыт, поехали в Европу. Но их опыт нам не подходит – мелкие фермы семейного плана, очень большие капиталовложения, очень высокая производительность труда, у нас столько бизнесменов не наберется.
Потом мы поехали в Америку, Австралию. Там примерно те же самые проблемы – нехватка трудовых ресурсов в сельском хозяйстве, все стремятся в города ехать, поэтому фермы идут по пути автоматизации, сельским хозяйством занимаются на промышленной основе. Фермеры считают свои вложения и прибыль, их окупаемость. Поэтому мы начали проектировать комплексы именно по североамериканской технологии, где коровы на свободном выпасе, максимально приближены к природным условиям, затраты на одну голову при строительстве ферм минимальны.
В 2010 году мы получили кредит, спроектировали и построили ферму с нуля, в 2011 начали завоз скота. Доля племенного скота на тот момент составляла всего лишь 2%. Основной скот был в личных подворьях. Выход мяса был всего 150 кг с одной головы в среднем. При этом мировые показатели – больше 250 кг. Мы начали активно строить племенные хозяйства, новую генетику, в результате получили рост племенного поголовья с 2 до 10%.
Второй задачей было создание нового класса фермерства. Для этого запустили программу «Сыбага», за счет льготного кредитования они начали выкупать скот у ЛПХ. Сейчас в ней порядка 16 тыс. фермеров, у них аккумулировано до миллиона голов скота. В результате доля скота в крестьянских фермерских хозяйствах выросла с 7 до 30%. Можно смело сказать, что самый быстрый рост МСБ был именно в животноводстве.
– Но при этом по внутреннему рынку ситуация не сильно изменилась.
– Изменилась. Импорт мяса в те годы составлял порядка 50 тыс. тонн. В это входило все: и хорошее мясо для ресторанов, и обычное блочное дешевое мясо, которое крупные компании закупали. Потому что никто в Казахстане не мог обеспечить стабильность поставок, дешевую цену. Но тут сыграла роль девальвация позапрошлого года, когда доллар стал не 180, а сразу 330 тенге. И мясо одномоментно подорожало в 2 раза. А наше мясо стало конкурентоспособным с зарубежным. И сейчас импорт мяса сократился где-то до 10 тыс. тонн. В результате этой программы мы практически закрыли импорт премиального мяса и нарастили экспорт, создали правильную инфраструктуру, которая соответствует всем мировым стандартам.
– При этом мы не можем обеспечить планы на экспорт – в Китай, Россию. И тут странно говорить о правильно выстроенной инфраструктуре.
– Инфраструктура считается без коров. Чтобы что-то экспортировать, нужно это что-то произвести. То поголовье, которое есть, обеспечивает собственное потребление. А чтобы обеспечить экспорт, нам нужны коровы. Что такое говядина? Это мясо коровы (или быка), которая должна быть зарезана. А если этой коровы нет в природе, это мясо и не появится.
Поэтому для экспорта нужно увеличить поголовье. У нас сейчас порядка 6 млн голов КРС. Для нашей страны это мизер. Наши пастбища, которые занимают пятое место в мире, могут вместить минимум в 5 раз больше скота. Но естественным путем это слишком долго – корова в год дает лишь одного теленка. И в связи с тем что растет спрос на мясо, поголовье будет, наоборот, сокращаться.
– Но ведь были программы по завозу скота. Разве этого недостаточно?
– Программы были ориентированы на племенной скот. А у нас не хватает обычных товарных коров. Племенной скот завезен, все отстроено, все работает. Мы говорим сейчас об увеличении маточного поголовья КРС в стране. От того что фермеры друг у друга покупают, в стране коров больше не стало.
Нужно привозить скот. И лучше привезти одну корову, потратив на нее 300, 500, 700 тыс. тенге, но она даст 10 телят и 10 раз окупит вложения.
Сегодня производство мяса составляет 400 тыс. тонн, значит, нужно довести производство до 500 тыс. тонн. Это плюс 25% к действующему рынку. Коров мы завезли – 50 тыс. голов, это всего лишь плюс 1%. Простая арифметика – поголовье увеличили на 1%, а экспорт должны увеличить на 25%. Как? Корова не дает 25 телят.
–А взять кредит в «КазАгро» и закупить этих буренок?
– Да, завозили скот из приграничных регионов. Но это был не государственный уровень. Планов не было, объемов финансирования не было. Нужно это признать. Но в тот момент нашлось очень много противников вообще завоза скота, даже племенного. Сейчас поняли, что это правильно, но тогда была очень резкая критика.
Нужен следующий этап – завоз поголовья. Сегодня действительно есть покупатели, тот же Китай готов хоть завтра купить миллион тонн. А у нас его нет. Можно, конечно, спекулятивно сделать, продать за раз и остаться вообще без мяса. Поэтому мы и просим дать отрасли дешевые деньги. Мы привезем скот, у себя на фермах будем размещать, увеличивать и продавать соседним фермерам. Тогда и план по экспорту будет выполнен, и все показатели будут расти.
Если даже привезем 100 тыс. коров, то рост будет такой: сегодня отрасль растет на 3% в год, а если 200 тыс. привезем, рост будет уже на 6%. На 100 тыс. голов надо субсидий примерно 30 млрд тенге, то есть около 10% от всего объема ежегодных субсидий. А получателей – тысячи фермеров.
– То есть все-таки субсидии, не кредиты?
– Да, субсидии. Мы должны затраты на транспортировку компенсировать, и в этом должно помочь государство. 50 тыс. голов скота – это наш план. На эти 50 тыс. голов надо 15 млрд ежегодно. Это не такие большие деньги. 15 млрд тенге можно поискать, исключив неэффективные субсидии.
Что же касается кредитования, то еще 300 тыс. тенге на каждую корову – это кредитный ресурс. Но они есть в «КазАгро». Это те же 15 млрд. Вопрос в субсидиях. В связи с девальвацией коровы у нас подорожали. Если раньше субсидия была 225 тыс. тенге, то сейчас эту сумму мы просим увеличить всего лишь на 75 тыс. тенге. Это закроет все вопросы. И мы не просим дать дополнительно 15 млрд, мы просим текущие 10 млрд тенге увеличить до 15 млрд. То есть всего 5 млрд дополнительно, и их можно найти внутри субсидирования – за счет неэффективных субсидий.
– Но что фермер может сделать сам, без помощи государства? Тем более, что потребитель-то не видит результатов работы фермера – даже при активной помощи государства.
– Давайте начистоту. Девальвация случилась в позапрошлом году. Мясо подорожало? Нет, оно год не дорожало. Это эффект отложенной девальвации сыграл свою роль. Но не сильно, потому что мясо практически стопроцентно казахстанское. Почти в 2 раза подорожали продукты – сыры, молочка, кондитерские изделия. А мясо осталось по прежней цене.
– Но ведь нет полностью казахстанского производства без импортных составляющих. Какие-то витамины, вакцины, комплектующие для техники все равно импортируются, и этот импорт ложится на стоимость продукции.
– Да, правильно, завозим. Но в структуре себестоимости КРС у нас 95% – казахстанская составляющая. И мы единственная, наверное, такая отрасль. Да, мы завозим гербициды, хотя уже локализовали казахстанское производство; завозим ветпрепараты, хотя уже тоже часть локализовали здесь; завозим запчасти на технику. Но это все – 10% максимум. И это является ключевым. Если бы в Казахстане все было свое, девальвация была бы плюсом для экономики. Но, как показало фактическое положение дел в экономике, единственная отрасль, где не подорожала сразу продукция, – это мясная. А потом, конечно, фермеру тоже надо покупать своей семье продукты, детям – учебники и солярку для производства, а это все подорожало.
– Хорошо, допустим, вам дали эти средства. Как дальше будет работать программа?
– Мы предлагаем такую схему: крупные компании, которые уже имеют опыт завоза скота, будут операторами. Фермеру не нужно напрягаться и думать, в какой стране ему купить корову. Он должен прийти к оператору на его площадку, выбрать корову и купить ее за ту цену, по которой она продается здесь – 300–400 тыс. тенге. Все эти административные расходы, растаможка, НДС, регистрация, ветпаспорта – все это ложится на оператора. Эту программу, в принципе, чиновники поддержали, в этом году мы пробно начнем.
Мы аграрная страна, это надо признать. И сельское хозяйство – это та отрасль, которую нельзя перепрыгнуть при развитии страны, как бы этого ни хотелось некоторым людям. Опыт развития экономик всех стран говорит о том, что первое базисное развитие – это сельское хозяйство. Обеспечь себя и свой народ, и сельское хозяйство потянет за собой науку, машиностроение, химическую промышленность и так далее. Нельзя создавать планшетники или собирать самолеты, если ты не можешь накормить свой народ.
– И как увеличить вклад АПК в экономику?
– ВВП отрасли прямо пропорционально количеству основных средств. Это животные, техника, фермы. Чем больше у нас этого, тем больше мы будем конвертировать свои ресурсы в деньги. Основные средства имеют свойства амортизироваться, изнашиваться и обновляться. Процент обновления основных средств измеряется в инвестициях в основные средства. Чем больше этих инвестиций, тем быстрее будет развиваться отрасль, тем быстрее будет увеличиваться ВВП. Поэтому мы и говорим, что нам нужны не столько субсидии, сколько льготное кредитование, нужны доступные дешевые деньги.
Но при этом нельзя убирать господдержку совсем. Мы сейчас говорим о том, что те субсидии, которые выделяются на продукты – на килограммы, на гектары, не нужны. Они платятся за то, что ты сделал шаг. Это неприкрытое зло для отрасли. А, допустим, инвестиционные субсидии, или субсидирование процентной ставки, – это очень хорошие субсидии. Потому что они облегчают доступность финансирования. И они стимулируют развитие предприятий.
Мы предлагаем те 300 млрд тенге, которые выделяются на прямое субсидирование, направить на льготное кредитование. Фондировать «КазАгро», холдинг микширует их с другими деньгами, которые привлекает с рынка, и отдает их бизнесу в виде кредитов. Если сегодня у нас инвестиции 240 млрд тенге, то с этими деньгами будет почти 600 млрд. И рост будет в 2 раза быстрее, чем сейчас.
– Почему же Вы эти предложения не продвигали в самом Минсельхозе? Вы ведь работали в министерстве, причем не на последней должности.
– Да, работал. И этими вопросами как раз и занимался.
– И где результаты?
– А мясная отрасль разве не результат? Я и многие другие занимались именно этим вопросом, и отрасль развивается.
– При этом Вы, уйдя из министерства по коррупционной статье, получив условный срок, вернулись в частный сектор развивать ту самую мясную отрасль – уже, так сказать, на другой стороне.
– Во-первых, я изначально был в частном бизнесе, этим бизнесом я стал заниматься в 2009 году. В Минсельхоз я пришел в 2012 году, меня пригласили именно как специалиста по отрасли. Бизнес передал в доверительное управление. А когда меня убрали из министерства, я вернулся в бизнес.
Что касается «срока», Вы проанализируйте количество обвинительных приговоров в стране. Они составляют 99,7%. У нас нет оправдательных приговоров.
– То есть взятки не было?
– Нет. И это доказали в суде. Проанализируйте приговоры, и увидите: кто не виноват – получает условный срок. Потому что следствие не может ошибаться. Иначе надо будет сажать следователей. Моя вина заключается в том, и в суде это было доказано, что я, работая в Минсельхозе, самостоятельно разработал норматив убыли животных, они мне заплатили за эту мою работу – за интеллектуальный труд. Но получается, я не должен был брать деньги за эту работу. Поймите, если бы было дело, связанное с махровой коррупцией, я бы не вернулся, меня бы просто не допустили к отрасли. Но меня избрали председателем отраслевого союза, потому что знали, что я очень много сделал для этой отрасли.
– А если сейчас позовут в Минсельхоз, вернетесь?
– Уже звали, отказался. Я больше пользы для отрасли, для страны принесу в бизнесе.
– Сегодня один из острых и спорных вопросов – это надежность вложений в отрасль. Были возмущения по выделению средств ЕНПФ госхолдингам, в том числе «КазАгро», теперь холдингу выделяют деньги из Государственного фонда социального страхования. Общество не верит в сохранность и справедливо возмущается.
– Я считаю, что бизнесмены, которые работают в сельском хозяйстве, ставят свои залоги, – это единственно правильные бизнесмены. Потому что они работают с природой – с землей, животными, а их не обманешь, им взятки не дашь. Если ты что-то не вложил, ты ничего не получишь. Поэтому это тот бизнес, который реально работает.
– И ему можно верить?
– Только ему и нужно верить.
