Выходец из Латвии Серж Сорокко – сегодня известный арт-дилер и издатель, владелец галереи современного искусства Serge Sorokko Gallery в центре Сан-Франциско, обладатель многочисленных международных наград за вклад в искусство, в том числе ордена Искусств и литературы (Франция). В Алматы Серж привез выставку Ханта Слонема.
– Серж, насколько я знаю, Вы уже давно занимаетесь галерейным бизнесом.
– Да. Уже почти 40 лет.
– Скажите, для Вас это, в первую очередь бизнес, или, как говорят многие, что-то для души?
– Бизнес. Я не филантроп. Да, иногда я провожу некоммерческие выставки. Вот сейчас это выставка Ханта Слонема, которую я привез в Алматы. Но в первую очередь моя галерея – это бизнес.
– То есть картины, выставленные сейчас в музее им. Кастеева, не продаются?
– Нет. Это некоммерческая музейная выставка. Когда работы вернутся в США, художник, разумеется, может выставить их на продажу.
– С какими художниками Вы работаете?
– С современными. Только с современными. Раньше у меня в галерее был представлен модерн, к примеру, Пикассо. Но сейчас я им не занимаюсь.
– Почему?
– Это не имеет отношения к искусству. Просто сейчас мне так хочется. Знаете, мне приятно работать с людьми, с которыми мы живем в одно время.
– Однако инвестиции в современное искусство очень непредсказуемы…
– Это абсолютная правда. Риск есть всегда. Особенно, если вы в этом не разбираетесь. Но если вы знаете, что делаете, риск можно минимизировать. Это как инвестиции в акции. Если покупать их, придет мальчик с улицы, совершенно не понимающий, что он покупает и за сколько, это большой риск. А вот специалист, который хорошо разбирается, какие это акции, когда их покупать и когда продавать, рискует значительно меньше. То же самое здесь.
– С чего начиналась Ваша галерея?
– Я пришел в этот бизнес в 1979 году. И начал с прямых продаж. В Сан-Франциско мы продавали работы Пикассо, Миро, Шагала. Были графические работы.
– А где Вы их находили?
– Я и не искал. Тогда я еще не был владельцем галереи. А вот человек, на которого я работал, имел свои контакты. Например, мы покупали Пикассо у семьи Пикассо, покупали Леже у семьи Леже. Дали покупали у его издателя, который опубликовал его графические работы. Когда спустя время я начал разбираться в том, что происходит на арт-рынке, я понял, что в Америке почти нет европейского послевоенного искусства 50–70 годов. И на тот момент оно особо никого не интересовало. Но это была пустая ниша, которую, как мне показалось, можно было занять. Нужно было просто познакомить американцев с этим искусством. И мы начали привозить европейских художников, которых в Америке мало кто знал.
– Как Вы пришли в арт-бизнес? Это как-то связано с Вашим образованием?
– Совершенно нет. В Латвии я окончил университет по специальности «Английский язык и литература» и сразу же уехал. Мой отец был известным архитектором, и как у архитектора, работающего на государство, у него была возможность позволять художникам зарабатывать деньги. Он их приглашал на какие-то свои крупные объекты – железнодорожные станции, морской вокзал, где надо было делать огромные барельефы. А тогда платили за квадратный сантиметр. Маленькие барельефы, в отличие от больших, ничего не стоили. Хотя, возможно, с точки зрения искусства были интереснее. И, конечно же, отец был коллекционером. Поэтому я тоже разбирался в современном искусстве, но не планировал заниматься им.
Когда я уезжал из Советского Союза, ценности забирать запрещалось, однако у меня были работы малоизвестных латвийских художников, которые никого не интересовали. И их не запрещено было вывозить. Я взял с собой 20–30 таких графических работ. Потом походил по галереям, показывал и предлагал на продажу. Никто ничего не купил. Но в одной из галерей мне сказали: «Ваше искусство нас не интересует, а вот вы лично – да». И меня пригласили на работу. Вот так все и началось.
– А позже Вы стали знакомить американцев с российскими художниками и организовывать выставки на постсоветском пространстве?
– Да. Например, я привозил в Америку работы Славы Зайцева. У него есть замечательные графические работы. Был у меня еще один замечательный художник, Лев Межберг. Он умер 10–12 лет назад. Он писал монохромные работы, которые было очень трудно продать. Цвет в них вообще отсутствовал – они были либо белые, либо серые. Но у него был интересный стиль – он смешивал масло с воском, и получались такие матовые поверхности. Его очень любил Михаил Шемякин.
К слову, о Шемякине. При перестройке – тогда еще существовал СССР – я привез выставку Михаила Шемякина в Москву. В Третьяковскую галерею. Это была моя первая музейная выставка в тогда еще Советском Союзе. С самим Шемякиным я начал работать в начале восьмидесятых годов. В те годы мы не просто создали его имя, но и практически сделали ему рынок в Америке.
– Кстати, об этом. Буквально недавно мы писали об истории искусства. Точнее о том, что если бы не было меценатов и коллекционеров, она бы сейчас выглядела иначе. То есть многие имена остались бы за кадром…
– Да. Несомненно.
– Вы сами продвигаете каких-нибудь художников?
– Нет. Уже нет. Когда я был на 40 лет моложе, это было интересно. Но теперь нет. Раскрутить художника – это огромный труд. И огромная же ответственность. С точки зрения менеджмента это не сильно отличается от работы агента крупных звезд кино или музыки. Но быть агентом сегодня мне совсем неинтересно. Я работаю только с художниками, которые уже имеют международную известность, и которых я многие годы знаю. А вот совсем молодых и неизвестных художников я вообще не беру. Да, можно было бы создавать новые имена, но я не хочу. У меня нет на это времени, желания и интереса. Впрочем, если я увижу что-то необыкновенное, что-то, что меня зацепит, то да. Но это будет исключением, подтверждающим правило. Такое бывает, но нечасто.
– Не обращали внимание на китайский рынок?
– Китай – это отдельная история. Этот рынок сейчас очень активно развивается. Но я не работаю с китайскими художниками, потому что я там ничего не понимаю. Там много талантливых художников, но для меня все эти картины на одно лицо. Я просто не знаю, кто есть кто.
– Давайте поговорим о выставках в Вашей галерее в Сан-Франциско. Что интересует американского зрителя?
– Я — не музей современного искусства. Поэтому я не смотрю, что интересует американского зрителя. У меня есть мой зритель. И мне уже понятно на сегодняшний день, что продается хорошо, а что нет.
– Можете назвать самых продаваемых и перспективных современных художников?
– Если бы вы спросили меня в восьмидесятые годы, я бы назвал имя Дональда Солтона. Но это не произошло. Потому что вкусы меняются, нравы меняются. Он по-прежнему очень уважаемый музейный художник, однако его не покупают за те деньги, за которые хотелось бы. Хотя лично мне он нравится. У меня дома висит работа из его цикла «Катастрофы», который в прошлом году проехал по пяти крупнейшим музеям Америки. Это очень большие холсты, изображающие, например, столкновение поездов. Или пожары. Это то, что я могу повесить у себя, но это не то, что я могу продавать.
Ну, а если говорить не о моих вкусах, а о том, что хорошо продается, то сейчас в Америке, да и в Европе, очень модно концептуальное искусство. Есть целая группа современных художников, которым сейчас лет под 50. Например, Демиан Херст. Кстати, его выставка, которая была у вас в Алматы, за пару лет до этого прошла у меня. И у меня ее раскупили полностью. Осталось только распятие, которое сделано из серии фотографий трупов. Нога одного, рука другого. Открытое сердце, снятое во время операции. Получилась довольно жуткая композиция. Громадного размера. Мало кто захочет с этим жить.
Возвращаясь к вопросу, в Германии есть Ансельм Кифер и Герхард Рихтер. Вообще, существует группа людей – пятерка-шестерка, картины которых уже продаются за миллионы долларов.
– Инсталляции?
– Я не работаю с инсталляциями, потому что не могу их продать. И теряю деньги уже потому, что в это время не выставляю то, что продается. В основном в моей галерее представлена станковая живопись, скульптура, фотография, работа на бумаге.
– Расскажите, кто такой Ваш покупатель?
– У меня много европейских клиентов. Покупают немцы, покупают швейцарцы. Изредка покупают англичане, скандинавы, мексиканцы. В Мексике очень богатые люди. Но 90% моих покупателей – это те, кто живет в Сан-Франциско. В основном это люди, которым нравится современное искусство, поп-арт.
– Серж, в последнее время Вы стали активнее заниматься некими архитектурными проектами…
– Раньше у меня было четыре галереи. В Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и две в Нью-Йорке. Кстати, меня преследует Dolce & Gabbana. В моей бывшей галерее в Лос-Анджелесе на Родео-Драйв сейчас бутик Dolce & Gabbana. В Нью-Йорке на Вест-Бродвей – Dolce & Gabbana. Напротив галереи в Сан-Франциско тоже Dolce & Gabbana. Так вот, четыре галереи – это очень много работы. И это постоянные переезды. Между прочим, от Сан-Франциско до Нью-Йорка огромное расстояние – 6 часов.
На художественном бизнесе можно заработать деньги, но есть определенные области, где можно заработать больше. Меня всегда интересовало искусство, я в этом бизнесе очень давно. И я его не бросаю. Но мне также интересны какие-то проекты, особо не относящиеся к искусству. Я сейчас говорю о девелоперском бизнесе, которым занимаюсь последние 20 лет. В частности, строительстве. Я пригласил одних из самых известных архитекторов, живущих в Америке. И это очень необычно. Приглашать какого-то очень известного архитектора, чтобы построить что-то не для себя, а на продажу, не принято. Дорого. А поскольку раньше никто ничего подобного не делал, это очень заинтересовало людей.
