Как транслировать экономический рост в благосостояние граждан
Экономический блок своего резонансного выступления 11 января президент Касым-Жомарт Токаев начал со следующего: «Доходы всех групп населения должны расти по мере роста экономики. Это непреложная аксиома, которая в нашем случае не работает… Созданная в стране социально-экономическая система показала достаточную эффективность в обеспечении общего роста национального дохода, но при этом является неэффективной в его распределении».
Так ли это?
В случае с общими доходами это справедливое утверждение. За 20 лет подушевой ВВП вырос в реальном выражении в 2,5 раза, а денежные доходы населения – в 4. И если в 2009 и 2016 годах экономический кризис сопровождался падением доходов, то социальный крен государства последних лет совершенно изменил картину в 2020-м (+4,3% к доходам при –3,8% подушевого ВВП).
С распределением доходов сложнее. По индексу Джини Казахстан – один из самых «равных» в мире – занимает 14-е место среди стран Бенилюкса и Скандинавии. Показатель дифференциации доходов определяется выборочным обследованием 0,2% населения. Если судить по ним, то доходы, использованные на потребление, составляют 14 трлн тенге. Но есть макростатистика доходов населения в 26 трлн – откуда разница в 12 трлн, или почти в два раза?
Косвенно дифференциацию в доходах можно «нащупать» в разрезе регионов. Среднедушевые доходы в Атырауской области в 3,2 раза выше, чем в Туркестанской (бывшей Южно-Казахстанской). Эта разница наблюдалась и 15 лет назад. Но в Атырауской области продолжает проживать всего 3% населения, а в Туркестанской и Шымкенте – 16%, ничего не изменилось.
Стоят ли за этим объективные причины?
За неэффективной трансляцией экономического роста в благосостояние граждан стоят и естественные факторы. Они особенно хорошо видны на фоне России – тоже большой развивающейся сырьевой постсоветской страны. Разница очевидна: если только 35–40% казахстанского ВВП превращается в доходы населения, то в России – 55–60%.
Но не вся казахстанская экономика принадлежит казахстанцам. От ВВП Казахстана надо отнять 12%, или $23 млрд, чтобы получить национальный доход. В России – всего 3%.
Не все казахстанцы способны зарабатывать доход. Доля детей в стране – 29%, в России – 18%. Дети не работают, но при подсчете среднедушевых показателей участвуют. Статистика домохозяйств неумолима: чем больше в них детей, тем они беднее.
В РК и РФ разные рынки труда. Доля обрабатывающей промышленности в занятости России в два раза выше, чем в Казахстане, – это вторая крупнейшая отрасль, тогда как у нас шестая. В России выше доля занятых в госуправлении, обороне и здравоохранении, а разница в оплате труда с Казахстаном достигает двух-трех раз. Даже в сельском хозяйстве в Казахстане занято в два раза больше людей, но с оплатой труда в два раза меньше. В индустриальной стране больше возможностей для роста и распределения доходов, чем в аграрной.
Отсюда четыре вывода:
1) аграрно-сырьевой статус сам по себе является барьером для распределения доходов;
2) неравенство явно выше обследуемого, но насколько – никто не знает;
3) неравенство существует не просто внутри одного общества, а между целыми частями страны;
4) оно «консервируется» на местах, так как люди попросту не мигрируют в более «богатые» локации.
Как это происходит в развитых странах?
Возьмем для примера США – богатую территориально крупную страну, население которой также рассредоточено по периметру. Разрыв самого богатого штата от бедного в доходах – всего в два раза. И это при том, что самый «бедный» штат все равно богаче Атырауской области в 5,5 раза.
Для «системы координат» возьмем четыре столпа Индекса экономических свобод Heritage Foundation – верховенство закона, открытые рынки, эффективное регулирование и фискальный размер правительства. Рыночная экономика предполагает именно такую последовательность.
В XIX веке США были максимально свободны экономически. Собственность защищалась, внутренние рынки были открыты для конкуренции, бизнес и население свободны в выборе деятельности и места проживания. Центральное правительство не вмешивалось и было занято войнами. Страна быстро индустриализировалась и богатела, массово открывались новые возможности и рабочие места. В США прибыли миллионы мигрантов.
Первые ограничения затронули открытость рынков. Картельные сговоры и последовавший рост цен спровоцировали первый антимонопольный закон. После нескольких «банковских паник» возник центральный банк – ФРС. Для финансирования центрального правительства вводились высокие импортные пошлины, собираемые им напрямую.
После Великой депрессии начались массовые ограничения в части регулирования и фискального размера правительства, усилившиеся во время холодной войны. Центральное правительство боролось с бедностью и безработицей путем роста бюрократического аппарата, отраслевого регулирования, установления минимальных цен и заработной платы, контроля над производством, создания пенсионной системы и социальных пособий. Это сопровождалось ростом налогов.
Все ожидаемо закончилось длительной стагфляцией – одновременным ростом цен и безработицы. Поэтому в интеллектуальных дискуссиях победили неолибералы, и их идеи легли в основу «рейганомики» в 1980-х. Новая система строилась на убеждении в «эффекте просачивания» (trickle-down), когда сокращение налоговой и регуляторной нагрузки на корпорации ведет к большим инвестициям, созданию рабочих мест для нижних слоев населения и мультипликативным эффектам на все сферы. Это сработало отчасти, так как прибыли были выведены в офшоры и несвязанные активы, создав ценовые пузыри. Доходы выросли, но неравенство усилилось.
Финансовый кризис 2007–2008 годов свернул курс на неолиберализм. Правительство США становится все «левее» – от повышения доступности медицины для бедных слоев до откровенной поддержки «неомарксистов».
При этом США продолжают (пока что) оставаться «отличниками» по открытости рынков и регуляторной эффективности и «ударниками» по верховенству закона. По фискальному размеру США уже «двоечники», отсюда и вся дискуссия вокруг налогов и расходов бюджета – чистейшая перераспределительная повестка в стиле «кого облагаем» и «ради кого». «Крайние левые» замахиваются и на другие направления, например защиту прав собственности («можно ли грабить, если товар мне нужнее») или трудовой свободы (обязательное присутствие женщины в совете директоров).
Однако все эти дискуссии отчасти продуктивны, потому что рыночная экономика уже раскидала людей по экономическим сферам и географии. Остались те, кто не смог себя в ней найти, и дискуссия о неравенстве сосредоточилась вокруг них. Базовое экономическое равновесие достигнуто, оно не устраивает социум, поэтому ищут новое.
Перевернутая пирамида дискуссий
Казахстан – «отличник» по фискальному размеру правительства, «ударник» по регуляторной эффективности. Зато «двоечник» по открытости рынков и верховенству закона – базовым основам.
Экономического равновесия еще нет. Мы не знаем, какова реальная цена наиболее важных товаров и услуг. Мы не знаем, сколько люди готовы потреблять, ценовые сегменты покупателей. И самое главное – мы не знаем, эти ли организации и их собственники должны предлагать товары и услуги.
Хуже всего, что даже через официальную статистику мы не представляем масштабов неравенства, природы накопления богатства и портреты богатых и бедных семей. Предприниматели и ранее негласно говорили о клептократии, а президент де-факто объявил об этом на всю страну. Выходит, что ключевые рынки монополизированы с использованием государства как инструмента для обогащения.
А так как собственность пришла не через конкуренцию, эффективность и креативность, то возникают две проблемы неравенства. Первая – нет заинтересованности в развитии цепочки поставщиков, поэтому нет и перелива доходов дальше. Вторая – избегание фискальной нагрузки из-за подконтрольности госаппарата, отсюда и недостаточность расходов государства для профессиональной бюрократии, «силового» и социального блоков.
Поэтому, как ни странно, в нынешних условиях классическая рыночная экономика будет эффективнее распределять доходы. Но начинать надо с ее фундамента – верховенства закона: это защита частной собственности и гарантия исполнения контрактов через суды, честность и прозрачность исполнительной власти через политическую конкуренцию в законодательной.
Потребуется устранение искусственных барьеров для открытости рынков – это приватизация госпредприятий в конкурентных секторах, устранение запретов на внешнюю торговлю, фаворитизма в системных отраслях.
Вместо сложной системы социальной поддержки следует перейти к прямой и денежной для нетрудоспособных. Чтобы понимать, где они и сколько их, придется реформировать государственную статистику, взяв за основу недавнюю перепись населения. Социальные пожары лучше гасить сразу, иначе реформы остановятся в самом начале.
И если по результатам всего этого население не станет жить лучше и ровнее, можно обсуждать более простую концепцию фискальной политики – «отнять и поделить».
