Гульмира Шалабаева: «Для того, чтобы выставиться у нас

Гульмира Шалабаева – заслуженный деятель РК, доктор философских наук, профессор. А в последние два года – директор Государственного музея искусств Республики Казахстан имени А. Кастеева. В интервью «Къ» она рассказала о музейной политике и финансировании, цензуре, воспитании зрителя и закулисной жизни крупнейшего в Казахстане музея искусств.

– Гульмира Кенжеболатовна, Вы не так давно занимаете пост директора государственного музея. Однако с Вашим приходом его политика кардинально поменялась.

– Философы говорят, что нет ничего случайного. И я пришла в музей, когда ситуация сложилась так, что нужен был новый директор со свежим взглядом. Пришло время отойти от патерналистской модели. Сейчас музей им. А. Кастеева позиционирует себя как медиатор культурных процессов. Мы стараемся максимально соответствовать запросам общества, выстраивать новые взаимоотношения с людьми и поэтому отходим от устаревшей модели элитарного музея, который позиционировался исключительно как храм искусства. Мы вводим новые формы общения. Для того, чтобы отвечать новейшим тенденциям, сейчас мало просто повесить картину. Мы проводим вернисажи, музыкальные вечера, мастер-классы, лекции, круглые столы. На круглый стол к Зурабу Церетели пришло столько людей… причем, не искусствоведы, а просто интересующиеся люди. Вообще, на круглые столы приходит много молодежи.

«Ночь в музее» в этом году выдалась такая, что мы потом долго в себя приходили. Во-первых, было огромное количество посетителей. А смотрители ведь не просто так в залах находятся. Они несут материальную ответственность за каждый выставленный там шедевр. Я бы побоялась работать смотрителем, хотя казахстанцы – люди доброжелательные и спокойные, кислотой картины не обливают. Но тем не менее, толпы посетителей заставили сотрудников музея понервничать. А во-вторых, в каждом зале музея было какое-то действо. Были музыкальные номера. Был проект «Ожившие полотна», когда мы делали фотопринт картины (с настоящей картиной мы себе такого позволить не могли), а рядом с ней ставили оживших персонажей. Или, например, была картина, которая начиналась на стене, а затем перетекала в живую модель. Потом к нам от посетителей пришло очень много отзывов.

– Изменилась только культурная политика музея или и финансовая тоже? Насколько я знаю, музеи довольно давно получили право самостоятельно вести коммерческую деятельность. Насколько вы этим правом пользуетесь? Вообще, из чего строится бюджет музея?

– Никакой государственной тайны в этом нет. Мы уже давно получили статус РГКП и можем заниматься коммерческой деятельностью. Но о самофинансировании и речи быть не может! Мы зарабатываем в год примерно 30 млн. тенге. Это копейки для содержания такого музея как наш. У нас есть спонсоры и попечительский совет, но… Ни один попечительский совет, ни один спонсор бюджет музея потянуть не сможет…

Музей – это огромное хозяйство со штатом 183 человека. И это еще не много. Вы видите только смотрителей, а это верхушка айсберга. Еще есть штат научных сотрудников, технический персонал, рабочие. У нас большое здание, которое надо обслуживать. Только инженеров технической службы 22 человека, 5 электриков…

В музее поддерживается определенная влажность и температура. В каждом зале есть датчики, которые все это отслеживают. То же самое и в фондах. Вы обращали внимание, как у нас холодно летом? Кроме того, у нас есть реставраторы, которые регулярно осматривают все наши работы, которые не только экспонируются в залах, но и находятся в фондах. Картины, требующие малейшей реставрации, сразу же забираются в работу. Кстати, недавно мы, наконец, взяли в штат реставратора по скульптуре.

– Как выглядит бюджет музея в процентном соотношении?

– В процентном соотношении 90% нашей музейной казны – это то, что нам дает государство. И всего 10% мы зарабатываем сами. Это билеты, которые у нас стоят 500 тенге, временные выставки, цены на которые у нас тоже весьма демократичные. В Третьяковской галерее временная выставка стоит $10 тыс., в лондонской галерее «Саатчи» это 300 тыс. фунтов. Один месяц, один зал. И наша цена – 300 тыс. тенге в среднем. Кроме того, основная масса посетителей музеев – туристы. А у нас туристского потока просто нет. Так что, если государство не будет содержать музеи, они просто пропадут.

– То есть, любой художник при наличии определенной суммы может провести свою выставку в стенах музея?

– Нет, конечно. Есть отбор. И не важно, может художник заплатить или нет. Для того, чтобы выставиться у нас – желания и денег мало. У нас, к примеру, была выставка Никаса Сафронова, которая прошла с огромным успехом. Так вот, спустя где-то полгода его менеджеры потребовали освободить зал для еще одной выставки. В обход всех наших планов и графиков и за хорошие деньги по сравнению со всеми остальными. Но мы на это не пошли. Да, нам нужны деньги, но у нас есть свой выставочный график. У нас есть люди, которые ждут своей очереди по 2 года. И мы позиционируем себя как музей высокого уровня, который котируется не только в СНГ, но и в западных странах.

Так что, деньги решают далеко не все. Так же как и государство, и Министерство культуры, перед которым мы отчитываемся о количестве проведенных выставок, хозяйственной и финансовой деятельности, поскольку это наш курирующий орган. Министерство дает нам указания, иногда рекомендации, но диктата нет. Часто нам рекомендуют провести выставки и другие мероприятия в связи с важными для страны датами, такими как, например, 550-летие Казахского ханства и 25-летие Независимости Казахстана.

– Какими критериями вы руководствуетесь при отборе художников, которые смогут выставляться в залах музея?

– Профессионализм, талант и художественный дар.

– А как госфинансирование сказывается на политике музея? Бытует мнение, что финансовое участие государства приводит к диктату с его стороны…

– Неправда. Знаете, у некоторых, скажем так, оппозиционно настроенных или просто неосведомленных людей осталось совковое восприятие, что государственное участие – это обязательно цензура. Так вот, не надо вводить людей в заблуждение. Давно уже нет никакой цензуры! И между прочим – это плохо. Сейчас все очень любят приводить в пример выставку русского авангарда, которую снесли бульдозерами. Так когда это было?! При Хрущеве еще! С тех пор мы шагнули в XXI век. Мы уже 25 лет независимое государство. И хватит уже жить клише! Всю политику музея строим мы сами. Всю свою выставочную политику, экспозиционную и хозяйственную деятельность продумываем и строим мы сами. Я не знаю, как в других музеях, но думаю, что так же.

– Вы сказали, что отсутствие цензуры – это плохо. Почему?

– Сейчас нет никакой цензуры, но иногда даже хотелось бы, чтобы она была. Возможно, тогда вал серости и халтуры был бы меньше. К примеру, посмотрите на литературу – во что она сейчас превратилась без цензуры? Другое дело, что цензура цензуре рознь. Если ее возглавляют умные люди, то она только во благо. Непонятные запреты появляются, когда цензура оказывается в руках людей малообразованных и недалеких.

– Собственный доход музея строится из продажи билетов и аренды выставочных залов? Или есть что-то еще?

– Музей оказывает много услуг. Более того, мы стараемся максимально расширить их спектр. Помимо консультационных и реставрационных услуг, есть сувенирный киоск, есть багетная мастерская, есть детская изобразительная школа. В этом году открыли Малую академию искусств. Первый цикл был посвящен мировой культуре, второй – казахской. В планах – открыть детскую школу искусств, в которой можно будет использовать западные методики, разработанные специально для детей. Никакого академизма, только игра. Ведь главное заинтересовать. А дальше, взрослея, человек уже сам будет интересоваться искусством.

– Зрителя надо воспитывать?

– Конечно. Я считаю, что очень плохо, что в наших школах не преподают историю искусства. Да, с одной стороны жалко наших школьников, на которых обрушивается просто шквал информации, но с другой стороны, если бы наши дети хотя бы факультативно получали багаж знаний по истории мировой культуры, они были бы гораздо богаче духовно. И это сняло бы многие вопросы о духовно-нравственном воспитании молодого поколения. Хотелось бы, чтобы хороший культурный фундамент был не только у филологов и искусствоведов, но и у инженеров, врачей, химиков. Так, чтобы они были не просто хорошими специалистами, но и осознанно воспринимали произведения искусства.

– Возвращаясь к теме услуг, насколько я знаю, именно ваш музей выдает разрешение на вывоз из страны художественных ценностей?

– Да, в музее есть экспертная комиссия, которая проводит экспертизу полотен, определяя их подлинность, и она дает официальную справку на вывоз художественных произведений из страны.

– То есть без вас «таможня не даст добро»?

– Совершенно верно. Если работа допускается к вывозу, мы пишем «Не представляет художественной ценности». Только при наличии такой справки таможенники могут ее пропустить. Правда, тут все тоже неоднозначно. В какой-то степени это противоречит институту частной собственности. К примеру, я уезжаю из страны, почему я не могу вывезти свою собственную коллекцию? Бывают очень щекотливые моменты, когда дело касается каких-то семейных реликвий. Почему бабушка, которая уезжает к детям, не может забрать с собой фамильную икону? Это нонсенс. Это неправильно. А писать на иконе XVIII века «Не представляет художественной ценности», чтобы разрешить ее вывоз, тоже неправильно.

Правильнее было бы эту формулировку заменить на два штампа: разрешено к вывозу или не разрешено. Кстати, на Западе любые культурные ценности могут перемещаться. Вы можете приехать на аукцион в другую страну, купить любой антиквариат, любое произведение искусства и увезти его к себе. У нас не так. И это абсолютно неправильно. Мы хотим войти в мировое культурное пространство, но как это сделать, если мы не разрешаем вывозить свои шедевры? Если ни один зарубежный коллекционер не может купить что-то из работ казахстанских художников?

– За счет чего пополняются музейные фонды?

– Иногда это бартер с художниками, чьи работы интересны, но их еще нет в нашей коллекции. К примеру, в счет оплаты выставки Сакена Нарынова мы взяли одну из его работ. Иногда иностранные художники просто дарят свои работы. Это дает им возможность указать в своих резюме, что их картины хранятся в фонде государственного музея. А это для них очень важно, потому что в основном именно так сохраняются имена в истории искусства. Какие-то работы музею дарят меценаты, оказывающие поддержку художникам. В прошлом году мы приобрели несколько работ из своей собственной прибыли. Кроме того, в нашем бюджете предусмотрена статья на закуп. Но в связи с тем, что сейчас непростая ситуация в экономике и все ресурсы направлены на ЭКСПО, в этом году в нашем бюджете этой статьи нет. Иногда мы организовываем конкурсы, и работы-победители остаются у нас.

– Конкурсы?

– В этом году мы объявили Национальный конкурс «Независимость, завещанная предками». Как вы знаете, основная коллекция музея составлялась в советские годы и у нас очень мало работ на историческую тему. А ведь музей – это по сути маркер идентичности, который формирует и отражает культурный код нации. Национальный музей должен показывать свою национальную историю. Так вот, одна из целей этого конкурса – восполнить эти пробелы в наших хранилищах. Вторая цель – поддержать художников. Стимулировать их работать не только на конъюнктуру. Это тоже нужно. В конце концов, это их заработок, способ выжить. И, поверьте мне, им не приносит это радости. А большая работа музейного формата доступна только коллекционерам. Тем более, если это работа современного художника, коллекционеры не готовы платить за нее много. Наш конкурс дает возможность молодым художникам поработать над серьезными сюжетами. Лучшие картины останутся в фондах музея им. Кастеева. Разумеется, не бесплатно. Нами предусмотрен и призовой фонд. Другое дело, у нас нет больших финансовых возможностей… Конкурсные работы, прежде всего, будут представлены в Астане, а потом и в Алматы.

– То есть музеи интересуют не только работы признанных мастеров, но и работы современных художников?

– Музей должен постоянно закупать работы современных художников. Это сейчас они современные, а лет через 20–30 станут историей. Другое дело, что наши художники порой ставят на свои картины неподъемные цены.

– Кстати, раз речь зашла об Астане… Алматинскому театру оперы и балета им. Абая пришлось поделиться с «Астана Опера» своими звездами. Создание Национального музея как-то отразилось на ваших запасниках?

– К счастью, нет. Государство не стало опустошать наши хранилища, а выделило деньги Национальному музею, на которые у художников, галеристов, коллекционеров был проведен закуп работ для заполнения залов.

– Музей – это государственное предприятие, соответственно, на него распространяется закон о госзакупках. Как при этом приобретаются картины? На них же тендер не объявишь.

– Да, у нас все происходит немного по-другому. В музее есть фондово-закупочая комиссия, куда входят специалисты музея. Каждый из них может предложить какую-либо работу. Потом комиссия коллегиально решает, какую из предложенных работ выбрать. К примеру, в прошлом году мы хотели приобрести работу одного интересного уйгурского художника из тыквянок. Она была очень оригинальная, тонкая, самобытная, шикарная. С ним уже договорились о том, чтобы он нам скидку сделал. Но член комиссии – наш главный хранитель Айгуль Каирбековна – у нее очень большой опыт работы в музее – привела единственный аргумент, который свеёл на нет весь наш восторг. А именно, обратила наше внимание на то, что эта вещь долго храниться не будет. Она недолговечна. Пришлось отказаться. Мы должны думать о том, как это сохранить для грядущих поколений. Основная наша функция – консервировать и сохранять. Покупать что-то недолговечное мы не можем.

– А насколько неприкосновенны музейные фонды? Я имею в виду, есть возможность обменять какую-либо работу из ваших запасников на работу из запасников другого музея или частной коллекции?

– Исключено. Всё, что мы храним – это национальное достояние. Картины из запасников музея не продаются ни в коем случае. Взаимообмены возможны только между государственными музеями, но и в этом случае картины передаются только на временное хранение. При этом они могут оставаться в другом музее годами, но потом все равно возвращаются обратно.

– Каким Вы видите развитие сферы искусства сегодня и в будущем?

– Сегодня, благодаря интернету и глобализации, мир сократился в своих размерах. То, что происходит в любой точке земного шара, практически за секунду становится достоянием всего человечества. Наступила эра информационного общества и современного неономадизма. Люди легко перемещаются из страны в страну, иногда живут на две страны, владеют несколькими языками, им близка и понятна культура разных народов мира. Поэтому развиваться наше искусство будет в общем мейнстриме. Может еще лет 100–200 сохранятся национальные особенности и то – не факт. А вообще, прогнозировать что-либо – дело неблагодарное.