Проект сверхглубокой скважины «Евразия» планируется начать в будущем году

21 июня в Астане подписан меморандум, в рамках которого стороны меморандума проведут на эксклюзивной основе переговоры по основным коммерческим, техническим и контрактным условиям реализации проекта «Евразия» с целью заключения контракта на геологическое изучение Прикаспийской впадины. Участниками консорциума могут стать компании, проявившие интерес к этому казахстанскому проекту: ТОО «КМГ-Евразия», Agip Caspian Sea B.V., ООО «РН-Эксплорейшн», CNPC International Ltd., SOCAR, NEOS Geosolutions. Пресс-служба Министерства энергетики РК сообщает, что вероятные запасы в Прикаспийской впадине – до 60 млрд тонн нефти. О сложностях подготовки проекта рассказал «Къ» координатор проекта «Евразии» Балтабек Куандыков.

– Балтабек Муханович, на каком этапе находятся работы по проекту сверхглубокой скважины «Евразия»?

– С момента объявления о проекте он все время шел вперед. Никогда не говорили о его «заморозке». На уровне правительства Казахстана, разных министерств всегда был позитив. Так же он воспринимался и со стороны иностранных компаний. Исключение составляют некоторые компании, которые сразу сказали, что в связи с текущей ситуацией не хотят участвовать в таком проекте, при этом считая, что он очень важный и интересный. Они в целом сокращают свои геологоразведочные работы в глобальном масштабе. Это такие компании, как ExxonMobil и ряд других.

Чтобы добиться одобрения правительством соответствующих льгот и преференций для будущих членов консорциума, мы потратили достаточно много времени – около полутора лет. Нам несколько сложно было объяснить, что эти льготы и преференции мы будем использовать, может быть, через 10–15 лет. И никто не знает, какая будет обстановка в тот период – какова будет цена нефти, как будет себя вести мировой рынок нефтегазовой отрасли. Мы трижды выносили этот вопрос на так называемый межведомственный комитет, состоящий из глав министерств, которые имели бы отношение к этому проекту, и на заседаниях, естественно, председательствовал премьер-министр. Но чтобы дойти до такого уровня, нам нужно было провести большую подготовительную работу, объяснять суть проекта каждому министру, чтобы никто на заседании не говорил, что не в курсе дела.

Также мы долго вели переговоры и с российским правительством. Дело в том, что примерно 25% Прикаспийской впадины находится на их территории. А поскольку мы хотели бы иметь единую картину геологического тела, нужна совместная разведка. Я лично несколько раз встречался с министром природопользования России, докладывал об этом проекте и Владимиру Путину. Естественно, неоднократно я о нем докладывал нашему президенту. Кстати, при встречах со мной Нурсултан Назарбаев интересовался, когда мы начнем бурить.

В плане привлечения в проект России есть свои сложности, поскольку, несмотря на то, что мы входим в Евразийский экономический союз, у каждой страны есть свои налоговые особенности и другие немаловажные моменты. И самое главное – санкции, которые действуют в отношении РФ. Это здорово нам мешает. Западные компании не имеют права работать в России, передавать технологии и так далее.

– Примером может служить недавняя история с компанией «Сименс»…

– «Сименс» – это маленький пример из большого числа подобных случаев. Третье направление нашей работы – переговоры с иностранными компаниями. Мы должны были выяснить их желание работать в таком проекте, а также учесть их соответствие нашим требованиям. И после долгих переговоров, когда мы объясняли, какие предлагаются льготы, условия работы, какими будут взаимоотношения с Россией, нам удалось остановить свой выбор на шести компаниях. Подписав меморандум о взаимопонимании, эти компании продемонстрировали свой интерес к проекту. «КазМунайГаз» – хребет этого проекта. Наша нацкомпания поняла с первого дня его суть и задачи и в течение 3,5 лет финансировала рабочую группу. Было создано ТОО «КазМунайГаз-Евразия». Кроме того, среди подписантов – итальянская Eni, которая имеет большой опыт работы в Казахстане. Она участвует в крупных проектах на Кашагане и на Карачаганаке. Специалисты Eni знают тонкости работы в нашей стране – налоговую базу, законодательство и прочее. Третья компания – одна из самых крупных в мире, добывающая более 200 миллионов тонн нефти в год – «Роснефть». Четвертая – CNPC International Ltd., которая также имеет большой опыт работы и в Казахстане, и в мире. Пятая – азербайджанская государственная нефтяная компания SOCAR. Для них это первый зарубежный опыт в геологоразведочных работах, хотя они имеют опыт в бурении скважин глубиной 7–7,5 км на Каспии, а также в управлении нефтеперерабатывающими заводами в Турции и других странах. Но поиск нефти и газа – первый заграничный проект для SOCAR. Шестая компания – NEOS GeoSolutions, «темная лошадка» для многих. Когда мы начинали вести переговоры, это была сервисная компания, и у нее была уникальная технология проведения исследовательских работ, включающая комплекс геофизических исследований. NEOS работала в странах Средиземного моря и Американского континента. Но пока мы вели переговоры, они стали нефтяной компанией, приобретя проекты в ряде стран.

Итого – шесть компаний, в отличие от консорциума по Кашагану, где семь участников. Конечно, это пока подписанты меморандума, и этот список участников, так сказать, предварительный. Между тем в меморандуме указано, что мы должны в течение года закончить переговоры по созданию консорциума. Но после подписания меморандума министр энергетики Канат Бозумбаев просил ускорить процесс. Все согласились.

На данном этапе мы договорились создать рабочие группы по техническим, юридическим и финансовым вопросам, и каждая сторона направит свои кандидатуры. В частности, на первом этапе мы должны собрать и переработать старые советские геофизические материалы. На втором – проводить полевые работы. И в конечном итоге определить местоположение будущей скважины. Что касается финансовых и юридических групп, то мы считаем, что они должны начать работу несколько позже. Мы договорились провести до конца июля первое заседание технической группы и озвучить наше видение по вопросам: какие работы надо провести и сколько это займет времени, какие методы и технологии будут применяться и сколько это будет стоить, как это будет управляться и так далее. С сентября будут вестись переговоры по остальным направлениям. Отмечу, что когда мы создавали консорциум по Каспию, там был примерно такой же подход.

– Какие преференции вы «выбили»?

– Об этом можно много говорить. Преференции имеют фискальное направление, есть некоторые налоговые преференции, есть неналоговые. Так, участники имеют эксклюзивное право без тендера получить по итогам работы какие-то блоки для проведения геологоразведочных работ – это один из главных моментов, поскольку сегодня по казахстанскому законодательству все должно проводиться через тендер. Помимо этого они получают возможность завезти и вывезти любое оборудование без таможенных сборов.

В любом случае мы должны подписать договор о создании консорциума и договор с правительством о проведении работ. Но если в случае с соглашениями о разделе продукции участник получает блок, а в договоре оговариваются условия о разделении продукции, то в нашем проекте речь о продукции пока не идет. На первом этапе это будет все-таки приближенная к научной работе первичная стадия геологоразведочных региональных работ, закладывающих основу для последующего эффективного поиска крупных месторождений. Участник проекта вкладывает деньги и получает материалы исследований. После этого он получает блоки, как привилегированная компания (например, на 5 тыс. кв. км), и там проводит разведочную работу. Если после разведки будет открыто месторождение – только тогда встанет вопрос о добыче. Сейчас СРП в Казахстане отменили, но может к тому времени вернут, или будет, как в ТенгизШевройл – «особые условия». Хотя, я думаю, особых проблем там не должно быть, потому что при составлении договоров с иностранными компаниями используется зарубежный опыт, практически документация соответствует мировым стандартам.

– Есть ли какой-то горизонт по срокам, если в течение года вы создадите консорциум?

– Проект рассчитан примерно на шесть лет, каждая фаза приблизительно два года. Первая фаза – это кабинетные исследования. Нам предстоит собрать старые данные, оцифровать их, переинтерпретировать и обработать в мировых обрабатывающих центрах с использованием технологий, с привлечением специалистов – членов консорциума. Затем нужно провести геофизические, сейсмические, аэромагнитные, аэрогравитационные исследования. Они должны дать прогноз, какие породы и на каких глубинах залегают, где есть тектонические нарушения. В третьей фазе бурится скважина, а полученные картинки привязываются к скважинам, кернам. Затем с помощью полученных схем определяется перспективность исследований на нефть и газ всего разреза осадочного комплекса примерно до глубины 15 км. Хотя геофизическими методами можно изучить примерно до 25 км. Мы, в общем-то, и хотим узнать, откуда столько нефти в Прикаспийской впадине.

Если посмотреть на карту, мы видим кольцо из крупных месторождений: Карачаганак, рядом Оренбург, Кашаган и Тенгиз, далее – Астрахань. Это пять уникальных месторождений, которые входят в двадцатку в мире. И это если не считать Жанажол и Кенкияк, которые разрабатываются 45 лет. Понятно, что в Прикаспийской впадине органические осадки и химические соединения при определенных давлении и температуре становятся углеводородами – нефтью и газом. И из-за разницы давлений сырье выталкивает. Но мы бы хотели понять, есть ли в Прикаспийской впадине еще ресурсы, возможно, на глубине 8–9 км. По прогнозам геологов, они там имеются. Но надо знать наверняка, поскольку они могут оказаться пустыми, вместо нефти – вода.

В первые два года работа в основном будет идти в Казахстане. Так уж сложилось, что когда Советский Союз распался, материалы геологических исследований оказались в разных руках. Сейчас часть материалов находится в Москве, часть – в Саратове…

– За те три года, пока вы занимаетесь проектом, не удалось собрать материалы?

– Мы не имели права этого делать. Ведь мы не знали, будет ли вообще создан консорциум. Даже сегодня мы не имеем возможности собрать отовсюду информацию, поскольку меморандум – это еще не окончательный юридический документ. После подписания договора будет проще. Но мы сейчас изучаем, где какие материалы сохранились. В России вообще говорят: «Все, что касается вашего проекта, мы вам дадим бесплатно, но платите за копирование». Даже это стало возможным лишь благодаря нашим контактам на уровне министров Казахстана и России. Отмечу, что результаты сейсмических исследований в восьмидесятые годы записывались на магнитную пленку. Оказывается, срок хранения таких носителей, которые «в поле» записывали сейсмику – 5–10 лет. Но когда Советский Союз распался, нашлись умные головы, которые начали оцифровывать эти данные, понимая их ценность и недолговечность носителей. Правда, лишь часть из них была оцифрована, не все. Мы написали письмо в комитет геологии и попросили выдать нам две-три бобины, чтобы понять, можно ли из них что-то выжать, или они уже превратились в труху. Комитет геологии – одна из сторон, которые подписали меморандум, поэтому они идут навстречу и понимают, что эта работа нужна.

– Какие у Вас были критерии по подбору потенциальных партнеров?

– Параллельно с переговорами в министерствах мы вели переговоры с компаниями. Практически шла селекция будущих партнеров по разным критериям. Нам нужны компании со специфическим опытом, оборудованием и технологиями. Мы искали такие компании, которые имеют опыт работы бурения скважин на 10–12 километров. Такие скважины в мире есть. Правда, некоторые компании бурят горизонтальные скважины и на 15 км, но технологии бурения горизонтальных и вертикальных скважин абсолютно разные. Там отличные режимы температур и давления.

Помимо этого, требуются приборы, которые работают при аномальных высоких давлениях и температурах. Геофизические приборы, которые опускают в скважину для сканирования породы, работают при максимально возможных температурах в 300 градусов, если температура выше – они практически не работают. В 1987 году, когда я был главным геологом в компании «Гурьевнефтегазгеология», бурили скважину на площади Мынтобе. В обычных скважинах на пяти тысячах метров температура достигала 120–150 градусов Цельсия, то на глубине 4500 метров уже – 240 градусов Цельсия. Практически ни один геофизический прибор тогда не работал.

Впрочем, речь идет не только об оборудовании. Нужен и особый высококачественный химреагент для бурового раствора. Он должен выносить пробуренный шлам, обеспечивать доставку на поверхность керна целым, а также охлаждать буровой инструмент на забое. Ведь если шлам останется, буровая коронка разрушит керн. В основном буровые растворы рассчитаны на температуру 150–200 градусов Цельсия. А мы предполагаем, что на глубине 15 км будет порядка 250–300 градусов и давление 2 тыс. атмосфер. И если мы не сможем обеспечить нормальное качество бурового раствора, то это приведет к аварии в скважине – прихвату, разрушению инструмента.

Также нужно искать новые материалы для укрепления скважины. Если этого не делать, она завалится. Отмечу, что подобная проблема существует не везде, это зависит от породы, в которой производится бурение. На сегодняшний день самая глубокая скважина пробурена на Кольском полуострове – 12 262 м. Там гранит, в котором укрепление не требуется. Но мы хотим бурить скважину в Прикаспийской впадине, а это осадочные породы, в основном песок, глина (предположительно 80–90%). Хотя не исключено, что они при тех условиях спеклись и стали монолитными, как гранит. А может быть и сохранили свои свойства. Тогда для укрепления таких пород спускаются обсадные колонны, трубы. Их надо зацементировать, поскольку потом газ, нефть, вода могут пойти по затрубьям, а это не допускается в нефтяной отрасли. Но цемента, рассчитанного на такие температуру и давление, нет. В мире бурятся тысячи скважин, и там применяется цемент, но на глубине 5 км, где температура 100–120 градусов, и это нормально. Что же касается тех условий, в которых мы собираемся работать, то там даже соли, имеющие привычную нам кристаллическую структуру, текут, как пластилин. Поэтому, по всей видимости, придется разрабатывать новые виды специального оборудования. Мы хотели даже подключить к проекту технологии космической и оборонной промышленности. Посмотрим.

– Может быть, для Вас, как нефтяника, глупый вопрос, но хотелось бы узнать Ваше мнение о происхождении нефти в Прикаспийской впадине?

– В мире существует два подхода к этому вопросу – органическое и неорганическое происхождение нефти. Я считаю, что, наверное, нельзя останавливаться на одном из вариантов, потому что органическое происхождение тоже имеет право на существование. Ведь лабораторным путем было доказано, что нефть получается из органических остатков живых и растительных организмов. С другой стороны, нефть – это соединение углерода и водорода, химических элементов, которых и в воздухе, и в земной коре много. При соответствующем давлении и температуре эти элементы могут соединяться и образовывать нефть или природный газ. Но в то же время я придерживаюсь версии, что в Прикаспийской впадине происхождение нефти – это комбинация органического и неорганического. Для примера можно вспомнить месторождение «Белый тигр» во Вьетнаме, которое открыли 20–25 лет назад. Если на каких-то месторождениях по мере добычи запасы и уменьшаются, соответственно, падает давление и уровень добычи. А вот на «Белом тигре» скважина как работала, так и работает. Я это к тому, что если бы нефть там была органического происхождения, она должна была бы когда-то закончиться. Поэтому сторонники неорганической теории указывают на то, что там проходит линия тектонического нарушения, а значит, по их мнению, углеводороды в этом районе проникают из-под глубоких горизонтов через крупные разломы. Таких примеров по миру множество. В Мангистауской области есть месторождение Оймаша, где мы добываем около 30 лет нефть из гранита. А гранит – это не осадочная порода, а застывшая лава – никакой органики.

– Как Вы уговорили будущих членов консорциума при нынешних ценах на нефть? Есть ли рентабельность?

– Это чисто научный проект. Ни о какой рентабельности разговора не идет. Рентабельность – категория коммерческих проектов, когда открываешь месторождение и потом рассчитываешь – выгодно ли разрабатывать его сегодня, при изученных запасах. Как-то Сауат Мынбаев озвучил порог рентабельности на Кашагане – сто долларов. А сегодня цена – 50 долларов. Значит, они работают себе в убыток? Есть масса факторов, которые на это влияют. Если закрыто месторождение, которое сегодня нерентабельно, это может оказаться худшим решением. Чем больше добываешь, тем ниже становится себестоимость добычи. Поэтому сегодня, может быть, добыча там нерентабельная, а завтра и цена изменится.

А сегодняшняя цена никому не выгодна – ни добывающим компаниям и странам, ни покупателям. Я думаю, цена будет порядка 70 долларов, а через десять лет – 100–150 долларов, поскольку в Саудовской Аравии уже наблюдается спад добычи. Мы добываем порядка 80 млн тонн нефти. В следующем году, возможно, будет 85 – за счет Кашагана. А когда мы закончим реконструкцию на Тенгизе, лет через десять, Казахстан будет добывать порядка 100–110 млн тонн нефти. Этого нам хватает для экономики страны, при том, что внутренняя потребность – 16–17 млн тонн нефти в год.

– Спасибо за беседу.