Диверсификация: ложная цель и ее последствия

Существует устойчивое убеждение, что сырьевая модель исчерпала себя, и отсутствие диверсификации тормозит экономический рост. Тему подогревает неформальный институт «жұрттың баласы», который перерос в страновой масштаб. Сначала мы копировали обширный международный опыт – от «азиатских тигров» и Австралии с Канадой до ОАЭ и Малайзии. Последние 5–7 лет на повестке остались Россия, Беларусь и Узбекистан. «У соседа трава зеленее»: меры поддержки экономики якобы лучше, планы амбициознее, ресурсы масштабнее.

Но все ли так критично?

ВВП Казахстана в 2010–2020 годах рос всего на 3,5%, а соседнего Узбекистана – на 5,9%. Доля обрабатывающей промышленности, на которую легло все бремя диверсификации, выросла с 11,3 до 13,1%, в то время как в Узбекистане – с 10,2 до 19,4%.

Однако есть несколько методологических нюансов.

• Размер экономики. ВВП Казахстана – $171 млрд, Узбекис­тана – $60 млрд. Процент от первого и второго – совершенно разные объемы.
• Номинальные доллары. «Индекс физического объема», «постоянные цены», «паритет покупательской способности» – все это не отражает эмоции пострадавших от обесценения тенге среднего класса, чиновников и экспертов.
• Граждане. В Казахстане людей трудоспособного возраста (15–64 лет) – 11,8 млн, в Узбекистане – 22,7 млн. Создать богатство для первых и вторых – задачи разного масштаба.

При учете этих нюансов картина меняется диаметрально.

В Казахстане на одного гражданина трудоспособного возраста создано $1 370 за 10 лет, в Узбекистане – $10. Подушевой прирост был ниже и в Беларуси с Россией – $1 081 и $734. В регионе большего успеха добились лишь более либеральные Грузия ($1 828) и Армения ($1 705).

Аналогично и по обрабатывающей промышленности. На одного трудоспособного казахстанца создается $1 894 добавленной стоимости, прирост – в $409 за 10 лет. На одного узбекистанца – $511 добавленной стоимости, прирост – $244. На одного россиянина больше в абсолюте – $2 064 добавленной стоимости, но прирост всего $163 как результат активного «импортозамещения».

Глубинный страх на самом деле не в отсутствии роста. Подсознательная задача – избежать падения из-за колебаний цен на нефть. Но и здесь имеются поводы для оптимизма.

• Худшее уже позади. В 2014–2016 годах, когда цены на нефть упали в три раза и Казахстан перешел на новое курсообразование, долларовый ВВП на гражданина сократился на 43%. Но с тех пор показатель пусть и медленно, но растет.
• Зависимость от сырой нефти снизилась. Если в 2014 году на нее приходилось 62% экспорта всех товаров и услуг, то в 2021-м – 47%. И это не только падение нефти – если в 2017–2021 годах ее экспорт вырос на $4,4 млрд, то ненефтяной сектор прирос на $7,9 млрд.
• Для смягчения ценовых колебаний есть Национальный фонд. Уже пять-шесть лет слышен алармизм, что он скоро закончится. Но он сокращается на $2–3 млрд ежегодно. При нынешних $52 млрд его конец придется на 2040 год. Безусловно, имеются глобальные тренды по декарбонизации и переходу на электротранспорт, но это точно не завтра.

Почему цель «диверсифицировать экономику» вредна?

«Правильно сформулированный вопрос – это половина ответа». Из вопроса «как диверсифицировать экономику» появляется не ответ, а дополнительная работа для латентных любителей госплана, аналитиков данных и лоббистов отдельных бизнес-проектов.

Задача превращается в математическую игру. Что станет «новой нефтью» для страны, в каких объемах мы будем это производить, где поставим завод, куда будем продавать, сколько там будет работать людей, какова будет их производительность?

Этот «микроуровень» сводит весь спектр государственных политик к единственному пакету – прямой поддержке отдельных предприятий и проектов. Это поч­ва для постоянных конфликтов между отраслями и конкурентами в одной отрасли. В обязательном порядке, если филигранно настроить критерии, кто-то окажется «не приоритетным», «не перспективным». «Проигравшая» группа берет реванш через некоторое время, государственная программа приостанавливается, начинается очередной раунд обсуждений «приоритетов».

Бизнес, по описанным ниже причинам, не стремится инвес­тировать в эти сферы, а частные банки – их финансировать. Поэтому искусственно созданное пространство заполняется государством. Национальные компании открывают непрофильные заводы, институты развития «накачивают» льготным финансированием, подключаются государственные закупки. Под столь удобные схемы в «приоритетных секторах» давно подстроился и частный бизнес – расходы и риски перекладываются на государство, а временная прибыль выводится собственником.

Вопрос «как диверсифицировать экономику» не имеет прямого выхода на решения. Исполнителю непонятно, какие законы и правила менять, где и какую инфраструктуру строить, какие подходы и практики реформировать. А других инструментов в руках чиновника нет.

Поэтому к 2022 году системные проблемы для той же обрабатывающей промышленности остались нерешенными:

• Риск потери права собственности, особенно если это реальный и непереносимый актив (завод, фабрика).
• Кривые правила конкуренции, когда государство раздает привилегии твоему конкуренту или контрагенту (монополисты в цепочках) либо закрывает глаза на нарушение законов (лжепроизводители, серый импорт, уклонение от налогов).
• Невозможность планировать доходы из-за контроля цен и запретов на экспорт.
• Нехватка и низкое качество электроэнергии, а в ряде регионов – газа и воды.
• Некачественная индустриальная инфраструктура, нехватка площадок, особенно в крупных городах.

На чем следует сосредоточиться?

Первое – отказаться от идеи «государства-корпорации». Конечное состояние экономики, к которому относится степень диверсификации, зависит от решений частного бизнеса и активности граждан. У исполнительной власти имеется лишь ограниченный пакет инструментов в помощь общему развитию.

Более того, выше вероятность, что государственный орган на­вредит лишним действием, а не решит проблему. Важно изучить сильные и слабые стороны самого аппарата, а не страны в целом – почему мы уверены, что именно у нас, как у команды, получится?

Второе – обозначить подконтрольную цель, например, лучшие экономические возможности в регионе. С одной стороны, это экономические свободы, что уже очевидно на фоне России и успехов стран Кавказа. С другой – устранение «провалов рынка»: инвестиции в стратегическую инфраструктуру, которая пока непосильна для частного капитала, но раскрывает поле деятельности для многих.

Третье – «выжимать» из нынешней экономики максимум для людей. Президент Касым-Жомарт Токаев это подчеркивал в январе: «Созданная система показала достаточную эффективность в обеспечении общего роста национального дохода, но неэффективна в его распределении». Действительно, только треть из подушевого ВВП превращается в доходы населения (360 тыс. тенге и 132 тыс. тенге в месяц). В Азербайджане показатель доходит до 77% – доходы населения такие же, но при подушевом ВВП в 2–2,5 раза меньше. В «сырьевом» Чили – 52% – при схожем подушевом ВВП долларовые доходы населения в 1,5 раза выше.

По всей видимости, у Казахстана могут найтись внутренние резервы для роста доходов населения и без диверсификации экономики. Для чего постоянно расширять «пирог», две трети от которого ты не получаешь?