Ник Кейв

музыкант, 51 год, Брайтон-энд-хоув, Англия

Мою страсть и энергию часто принимают за злобу.

Обычно перед началом интервью я спрашиваю: вам нужен интересный материал или правдивая история?

Что я могу сказать: перед вами человек, который узнал о гибели своего отца, сидя в полицейском отделении города Мельбурна, куда был доставлен по подозрению в краже со взломом.

Люди считают меня угрюмым. Ну что ж, наверное, это потому, что я и правда написал кучу песен про смерть и прочее дерьмо.

Я австралиец. Я вырос в Австралии – в стране, у которой никогда не было своей культуры, кроме, конечно, культуры аборигенов. И, наверное, именно за это я больше всего благодарен ей – за то, что она заставила меня искать что-то в других странах. А поиск – это самое важное, так мне кажется.

Я убежден, что Америка так или иначе ответственна за все самые страшные трагедии последнего времени. С другой стороны, я понимаю, что именно оттуда пришли многие великие культурные явления. Поэтому Америка для меня, как Библия: в ней есть истории ужаса, а есть истории любви.

Любовь – это всегда обещание, а я люблю давать обещания.

Я люблю рок-н-ролл. Это невероятная революционная форма самовыражения, способная изменить человека так, что он сам себя перестает узнавать. Впрочем, я вынужден признать: в рок-н-ролле очень много говна. Очень.

Я вам не Спрингстин.

Я не могу и не хочу притворяться обычным человеком, как это делают многие рок-звезды. Сама идея того, что богатые музыканты изо всех сил пытаются доказать, что они просто обычные люди, вызывает у меня падучую. Это очень болезненная штука: доказывать, что ты такой же, как все, будучи внутри надменным и горделивым. Поэтому я и не играю в обычного человека и не пишу для обычных людей песен.

Мне приятно слышать, что мои песни вдохновляют писателей и художников. В каком-то смысле это лучший комплимент, который мне можно сделать. Ведь искусство – это всегда обмен.

Мне нравится писать невеселые песни.

Со всей ответственностью хочу сказать, что в моей голове нет никакого внутреннего голоса, который говорит мне: «Ты мог бы сделать лучше, чувак».

Я чувствую, что привязан к своим стихам.

Очень давно я спросил кого-то: ну и о чем мне писать. Ответ был такой: о любви и Боге. И я подумал: хорошая идея.

Многие люди считают, что то, как я создаю свои песни – это злая насмешка над творческим процессом. Таким мудакам я всегда говорю: «Если ты хочешь написать что-то, ты должен просто сесть за стол и сделать это. Никакая, бля, гребаная фея-крестница ничего не принесет тебе с неба, пока ты гуляешь в поисках вдохновения по осеннему парку». А вообще, конечно, было бы классно, если бы ты мог пойти в магазин и купить себе 11 новых песен, две из которых – это стопроцентные хиты.

Я не верю во вдохновение. Я верю в то, что творчество – это работа. Гениальные вещи – это, прежде всего, усидчивость. А вдохновение – это очень странное и явно переоцененное явление. Мне кажется, оно существует только для одного: списывать на его отсутствие то, что на самом деле является отсутствием таланта и работоспособности.

Ты должен быть безжалостен к тому, что написал. Иначе у тебя не будет никакого права относиться к своему творчеству хорошо. Если ты не можешь занести скальпель над своими произведениями, то они навсегда останутся чудовищными уродцами, покрытыми бородавками и окостенелыми наростами. Когда я задумываю песню, в которой должно быть пять строк, я пишу двадцать и даже больше. А потом беру в руки самый страшный секач и начинаю отрубать все лишнее. Конечно, прольется кровь. Но только так ты получишь то, что действительно нужно.

Бессонница – лучший наркотик для творчества.

Многие люди говорят: «Из своего наркотического опыта я вынес одну вещь». И несут дальше какую-то чушь. Я вынес две вещи: я понял, что меня не так-то просто перешибить даже самым адским коктейлем и что единственное, что ты должен уметь, – это контролировать то, что загоняешь в свое тело.

Не все наркотики одинаково плохи или хороши. По-настоящему скверными мне кажутся те, которые достаются бесплатно.

Я жрал наркотики просто потому, что они заставляли меня чувствовать происходящее лучше.

Мне нравится думать, что я могу делать со своей жизнью все, что мне только взбредет в голову.

Я люблю возвращаться в Австралию. Там я чувствую себя свободным и глупым. Это великое чувство – как будто ты сбросил кого-то с плеч. Только там я могу сесть в какую-нибудь офигенную тачку с сумасшедшим звуком и просто кататься по округе. Я чувствую в этом что-то вроде красоты и торжества. А потом проходит месяц, и я думаю: пора уезжать. Я снова взваливаю кого-то на плечи и действительно уезжаю.

Все считают Брайтон (небольшой английский город, где в настоящее время живет Кейв. – Esquire) скучной и угнетающей провинцией. А мне здесь нравится. Здесь все называют меня «тот парень, который поет». Собственно, эта фраза характеризует Брайтон лучше всего.

Очень легко разлюбить город, где тебя пытались убить. По этой причине я возненавидел Лос-Анджелес еще 20 лет назад. И я до сих пор не понимаю, кому я тогда помешал.

Наверное, больше всего в жизни меня огорчают мои дети. Я поражаюсь тому, какими жестокими они могут быть, как и все дети, наверное.

Не люблю, когда меня называют содомитом. Во-первых, это неправда, а во-вторых, это слишком высокопарно.

Рок-звезда должна хотя бы стараться быть честной. Ведь попытки тоже засчитываются.

Если я налью вам чаю, вы сможете всем говорить, что чай вам наливал сам Ник Кейв. Но делать этого не нужно. К тому же я, скорее всего, туда плюнул.

Я верующий человек. Я не хожу в церковь и не принадлежу ни к какой конкретной религии, но я верю в Бога. Думаю, ему этого достаточно.

Меня угнетает тот факт, что большинство людей полагает, будто Господь существует, чтобы служить им и всячески помогать. Для них Господь – это мальчик-портье из космоса, которого можно позвать в любой момент, когда он тебе потребуется. Почему-то они никак не могут понять, что Господь существует затем, чтобы давать нам возможность и силы разобраться в наших делах самим.

Я хочу думать, что Богу все равно, верят в него люди или нет, говорят о нем или молчат. Он – Бог, и он не должен интересоваться такими мелочами.

Меня восхищает жестокость Ветхого Завета.

Гуманизм современного общества потрясающе несправедлив и избирателен: для того чтобы покончить с одними видами насилия, люди охотно используют другие.

Сломать пианино сложнее, чем сломать гитару. Зато пианино дольше горит.

Очень давно, еще в Австралии, меня выперли из школы искусств, в которую я когда-то страшно хотел поступить. Я помню, что поначалу дико расстроился, а потом понял, что в общем-то они сделали мне невероятное одолжение – не дали мне стать художником.

Мне никогда не бывает неловко.

Рок-н-ролл живет мифами и избегает правды. Кто-нибудь хочет знать гребаную правду о Джимми Хендриксе? Ни хера, все хотят миф. Все хотят верить в то, что когда он садился на самолет до Англии, у него с собой была только электрогитара, крем от прыщей и пакет розовых бигуди.

Я заметил, что люди всегда бывают приятно удивлены в те моменты, когда я проявляю себя как простой хозяйственный человек.

Я никогда не задумывался над тем, какого цвета мои волосы на самом деле. Я крашу их в черный с 16 лет – и голову, и усы, и бакенбарды. Для усов и бакенбардов, кстати, у меня даже есть специальная щеточка. Я вообще довольно оснащенный чувак, если дело касается ухода за волосами, и я ненавижу, когда меня спрашивают, собираюсь ли я прекратить краситься. Да, черт возьми, собираюсь. Помру – и перестану.

Плевать, что мне уже 50. Помню, что когда мне исполнился полтинник, я сказал: «Ну и что». Люди, как мне кажется, чувствуют себя старыми во многом потому, что постоянно говорят себе: «Ой, мне уже за сорок, ой, мне уже под пятьдесят, ой, я разменял шестой десяток». С другой стороны, в пятьдесят лет я впервые задумался о том, что мне пора на покой – получить наградную грамоту и именные золотые часы за безупречную службу. Но часы пока подождут. Кое-что я все-таки еще не доделал.

Кто-то сказал мне: «Чем старше ты становишься, тем меньше в твоей голове остается мыслей, а когда тебе исполнится 65, у тебя в голове будут только секс и смерть». В этом смысле я чувствую себя так, будто я подошел к 65-летию максимально близко.

Я никогда не скрывал, что пишу только о тех вещах, которыми болезненно одержим.

То, что дается тебе легче всего, когда-нибудь точно вгонит тебя в гроб.

Никогда не верь людям в костюмах-тройках, однояйцовым близнецам и тем, кто играет с зажигалкой.

Послушайте, наконец, Бетховена.

Esquire
Читайте в ноябрьском номере

«В своих фильмах американцы всегда дают мне роли подонков. Но я им мщу: делаю своих подонков круче, чем их герои», – Правила Жизни актера Венсана Касселя.
//
«Врагу не пожелаешь» – люди различных возрастов и профессий рассказали Esquire о тех вещах, которые они в себе ненавидят.
//
«Пытаюсь постоянно смотреть наши страшные казахстанские фильмы, которые идут в кинотеатрах и на которые тратится огромное количество денег», – колонка Романа Райфельда.
//
«При всем желании»: фотограф Пол Клоуз проехал через всю Африку, расспрашивая жителей этого континента о том, что могло бы сделать их жизнь лучше.
//
«Дело табак»: руководители ресторанов, клубов и кофеен рассказали о том, что они думают о законе, запрещающем курение в общественных местах.