Выставки художника из Павлодара Евгения Фридлина проходят в Казахстане и за рубежом. Его картины популярны, почерк узнаваем, а сам художник – востребован. И несмотря на то, что за несколько лет Евгений получил известность далеко за пределами отечества, он не уехал, а продолжает работать в Казахстане. В нашем интервью мы обсудили разность менталитетов казахстанских и европейских коллекционеров, тренды арт-рынка и сложности профессии.
– Евгений, в прошлый раз мы разговаривали о ваших картинах. А сегодня давайте коснемся вопросов более глобальных. В частности, давайте поговорим о художниках и финансах. И, пожалуй, начнем с того, насколько трудно сейчас казахстанским художникам оставаться именно художниками?
– Это очень общий вопрос. Дело в том, что художники – это не масса профессионалов одинакового уровня, которым одинаково трудно. То есть каждому художнику, поскольку он творческая личность, трудно по-своему. У каждого художника одна сторона жизни – это его творчество, другая сторона – это быт. Тот, кто сказал, что художник должен быть голодным, явно художником не был. И я думаю, что нет ни одного художника, который бы согласился с автором этой фразы. Кушать хочется. И хочется кормить семью. И поэтому перед любым, творчески работающим, художником стоит дилемма: либо делать то, к чему лежит душа, то что кипит и бурлит внутри, либо продаться. Но это чёрно-белый вариант. А счастье – это когда ты можешь оставаться собой и в то же время быть относительно востребованным.
– Как это достижимо? Например, музыканты после консерватории могут пойти работать в оркестр, в ансамбль, получать какую-то стабильную зарплату, а в свободное время делать что-то свое. Писать музыку, например. Что делать художнику?
– Дело в том, что художник – это, наверное, самая индивидуальная из творческих профессий. Писатели тоже в той или иной мере могут устроиться. В журналистику, например. А вот художник всегда один. Союз художников — это объединение одиночек.
На что можно рассчитывать? Можно рассчитывать на подачку со стороны государства. Но, как правило, их нет. Государство не находит возможности помогать. В нашей ситуации спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Опять же – художник художнику рознь. Есть художники, имеющие имя, но не имеющие денег. Есть художники, имеющие и имя, и деньги. А есть художники, которые не имеют ни того, ни другого. Зависит от степени таланта.
Есть художники, работающие для заказчика, так называемые, салонные художники. Но это либо не иметь в себе вот этого внутреннего кипения, внутреннего стержня, либо его в себе задавить. Кто-то так и делает.
– Кипение и внутренний стержень – это конечно хорошо. Но как вы сами сказали, художник хочет кушать. Да и творить надо на чём-то и чем-то…
– Материальная себестоимость картины где-то $100-150. Это подрамник, холст, масляные краски и все остальное. И это недешево. Но самое главное, чтобы художник мог творить, ему еще нужны впечатления. Чтобы что-то выдать в этот мир, нужно чтобы этот мир что-то в тебя вложил. Как в пищеварительном процессе, пардон. Если ничего не входит, то ничего и не выходит. Будь ты трижды талантлив, трижды гений, но если ты всю жизнь сидишь в комнате, где стул кровать и тараканы, то и писать ты будешь стул, кровать и тараканов. Поэтому, помимо материалов, нужны впечатления.
Но и это еще не всё. Произведение искусства – любое, не только живопись – это не товар. Его нельзя оценивать в товарно-денежных пропорциях. Например, нет четких критериев, вроде: картина с форматом 60х80 стоит столько-то. Тут же все зависит не только от формата картины, но и от того, что в нее вложено нематериального. То есть, один и тот же формат может содержать краску, а может – эмоцию.
– И как тогда оценить ту или иную картину? Кто этим занимается? Сам художник?
– Цену на произведение искусства диктует рынок. И мы сейчас не говорим о простом рынке. К примеру, Арбат – это просто рынок. На котором можно заказать свой портрет или купить подарок на юбилей двоюродной бабушки. На арт-рынке все по-другому. Начнем с того, что искусство – оно субъективно. И объективной оценки тут просто не существует. Есть один критерий: цепляет или не цепляет. Если картина цепляет кого-то, кто имеет возможность влиять на арт-рынок: критиков, искусствоведов, арт-дилеров, тогда в принципе и возникает цена.
– То есть во многом цена на произведение искусства зависит от коллекционеров, меценатов и галеристов. И понятно, что если бы их не было, история искусства была бы несколько иной. Но что надо сделать художнику, чтобы привлечь внимание к своим работам? Создать имя? Как? Или же это элемент везения? К примеру, на Западе художнику достаточно найти арт-менеджера, который возьмет на себя все бытовые сложности.
– И это совершенно правильно. Понимаете, когда художник начинает сам себя продавать, он перестает быть художником. То есть он тратит львиную долю своего времени и своих ресурсов на то, чтобы как-то свои работы продать. И трепет сердца у него не от того, что он писать будет, а от того, придет сегодня покупатель или нет. Как, сколько и как поторговаться, чтобы не ушел клиент. Так жить нельзя.
Но в Казахстане, по большому счету, арт-менеджмента нет. У нас есть отдельные галеристы. Причем профессионалов меньше десятка на весь Казахстан. Гораздо меньше. И здесь огромную роль играет человеческий фактор. Даже у профессионалов. Наши галеристы в большинстве своем занимаются перепродажей. А это совершенно не то, чем должен заниматься арт-менеджер. Арт-менеджер должен заниматься именно продвижением.
Хотя, и тут кому-то везет. Вот мне, например. Мы уже много лет работаем с Юрием Марковичем. И наш тандем – это как раз пример сотрудничества художника с галеристом. Юрий – мой арт-дилер, мой менеджер, который меня представляет. Он дает мне возможность абсолютно не влезать в эти дрязги. Вся моя заграничная жизнь появилась благодаря нашему сотрудничеству. То есть это все международные выставки, арт-маркеты, фестивали… Я даже не знаю, как это делается.
– Вы один из художников, который интересен не только и не столько в Казахстане, сколько в Европе. Как вы думаете, почему?
– Я не могу сказать, что меня очень уж хорошо знают. Казахстанский арт-рынок по сравнению с европейским – это абсолютное безрыбье. В Европе же предложение настолько велико, что интереса к отдельному художнику мало.
– Тем не менее, ваши работы интересны многим европейским коллекционерам…
– Это не ко мне вопрос. Европейцам не интересен реализм. Меня тоже мало интересует передача реальности, в данном случае – в урбанистическом пейзаже. Наверное, это популярность импрессионизма. Она появилась во времена французских салонов и до сих пор держится на высоком уровне. И насколько я вижу котировки лондонских аукционов, популярны в Европе как раз художники, которые работают в направлении импрессионизма. Проще говоря, на Западе людей не интересует «что», а интересует «как». Вот у нас народ больше интересует именно «что»: здесь я был, здесь я родился, пиво пил, женился и так далее. Там интерес к искусству другой.
– Значит все дело в нашем менталитете?
– Да. Изменение менталитета займет еще где-то лет 10-20. Сейчас те, кто может себе позволить вкладывать деньги в искусство – это в большинстве своем люди лет 40-70. Воспитанники советского времени. Тогда было одно направление в искусстве – реализм, соцреализм.
Но уже появилась и прогрессивная молодежь, которая учится за рубежом, видит там каноны искусства, современные тренды, дорогих художников, которые продаются на аукционах в Лондоне, и так далее. И именно эта молодежь начинает понимать ценность современного искусства. И привозить это понимание в Казахстан.
Кроме того, в Казахстане нет сложившихся веками традиций коллекционирования. Активно изобразительное искусство у нас в республике начало развиваться в ХХ веке. Оно еще относительно молодо.
В советское время что было модно? И можно? Было можно на стенку повесить коврик с оленем. Или ковер. Куда ни зайдешь в советский дом – везде висят ковры. И никакого модернизма. Так вот, сейчас пришло время создавать другую моду.
Если, допустим, взять период нашей казахстанской независимости, что мы видим? Галереи искали художников и вкладывали в них деньги. Первые коллекции, первые инвестиции в казахстанское искусство в 90-х сделали галереи. Плюс коллекционеры, которые смогли продвинуть каких-то художников. Все это очень активно начало развиваться в 90-е годы, а потом пошло на убыль, поскольку коллекции тоже имеют свою жизнь. Они насыщаются, чистятся, трансформируются. Те инвесторы, коллекционеры и галерейщики из 90-х задали тон. Многие казахстанские художники стали известны как раз тогда, когда они начали активно выставлять или распродавать свои коллекции. И сейчас нам нужны именно такие инвесторы и бизнесмены. Самый лучший пример – Нурлан Смагулов, который дарит подарки в виде произведений искусства. И вот он как раз и формирует на данный момент то самое отношение к искусству и ту самую моду. Но таких как он мало. Их пересчитать по пальцам можно. И очень жаль. Потому что иногда коллекционера не хватает на всех. Можно помочь 10 художником. Максимум. Но не ста.
– Что сейчас модно на казахстанском арт-рынке? Какие тренды главенствуют?
– У нас есть представители всех направлений живописи. Есть художники-авангардисты, у которых бум был с 90-х по 2000-е. После авангарда был такой некий тренд на этно-живопись, исторические фрагменты, развитие тюркского народа и Казахстана. Где-то 10 лет назад это был пиковый тренд. Что вполне логично: мы получили независимость и нужно было заняться своей историей. Заполнить ту нишу, которая была не заполнена. И это нормально. Классно. Но сейчас этот тренд уже, как мне кажется, идет на угасание. Сейчас более-менее держится импрессионизм.
– Вам никогда не хотелось пойти по простому пути? Писать то, что пользуется спросом и хорошо продается?
– Я согласен, что есть некоторые художники, которые занимаются этим, исходя из своего финансового положения, которые только думают о заработке. Но в принципе коммерческую живопись видно сразу. Для этого даже искусствоведом быть не обязательно. Там просто нет души. Но мне, еще раз повторюсь, повезло, что я могу заниматься тем, что хочу.
– Никогда не задумывались о том, чтобы писать в каком-нибудь другом стиле?
– Я меняю его постоянно. В этом плане я свободен. Если вы заметили, у меня нет никаких ограничений. Я работал в абстракционизме. 15 моих больших абстрактных работ хранятся в Дюссельдорфе. Я делаю только то, что мне нравится. Уже лет 10 я не пишу портреты на заказ.
– Евгений, скажите, а у вас с Юрием не было мысли выйти на какой-нибудь европейский аукцион? Это ведь уже другой уровень.
– Мы должны к этому идти. Не только Юра с моими работами. Мы все. Но, убрав юношеский максимализм и всю романтику, которая присутствует в искусстве, я четко понимаю, что нам нужна своя секция на каком-то престижном аукционе. Но с этим не справятся отдельные энтузиасты. Это должна быть политика государства.
Почему на всемирно известных аукционах есть российские секции? Потому что российское правительство заинтересовано в ликвидности своего искусства. И вот начинаются переговоры, приезжают эксперты, открываются торги. То же самое должно быть у нас. И ведь для этого уже даже какой-никакой фундамент заложен. Есть хоть и не окончательная, но предварительная оценка ликвидности нашего искусства. Правда, пока наше искусство ликвидно только в пределах республики. В Москве могут назвать 5-6 фамилий – того же Калмыкова. Но только профессионалы. Все остальные зрители или потенциальные коллекционеры наших художников не знают.
И это глобальная задача, которую может решить только государство. Задача для Министерства культуры. Мы не сможем продаваться без этого на международном рынке.
– Скажите, а у вас никогда не возникало мысли уехать из Казахстана? Как это сделали многие представители творческой интеллигенции. Тем более, что у вас уже есть имя и определенная популярность?
– А вот здесь мы вновь можем вернуться к вопросу «зачем нужны арт-менеджеры»? Я сам достаточно инертен, можно даже сказать – ленив, в плане в каких-то активных жизненных перемещений. Я предпочитаю просто работать. Неважно – где. Важно, чтобы мне было комфортно. Любое какое-то глобальное изменение в моей жизни вызывает у меня дикое отторжение. Я думаю, чтобы на что-то решиться, нужно быть очень амбициозным, и нужно находиться в таком положении, что нечего терять. Мне есть что терять, и я не настолько амбициозен. Поэтому у меня нет того пинка, который меня бы отсюда выгнал. Да что там, я за 12 лет из Павлодара даже в Алматы не переехал.
Но у меня есть арт-менеджер, который меня представляет. И мы потихонечку движемся. У нас нет таких возможностей, как у государства, поэтому мы движемся, может быть, небольшими шажками, но сейчас уже дошли до Амстердама. Причем собственными силами, собственными средствами, не прося ни у кого из наших спонсоров никакой поддержки. И на данный момент это очень важно. Мы теперь никому не должны, мы независимы.
– Не секрет, что ко многим художникам слава приходит спустя годы после их смерти. Как вы к этому относитесь?
– Знаете, когда я приехал в Алматы, один товарищ сказал, хороший, мол, художник, но плохо – живой. Это распространенный стереотип. Но если серьезно, то плевать. Главное, чтобы сейчас хватало на жизнь и чтобы сейчас можно было делать то, что я хочу. И вот знаете, что интересно, денег-то очень много и не надо. Просто хочется не испытывать ни в чем потребности. Когда я узнал, сколько стоит содержание яхты, я прослезился и очень пожалел всех этих миллионеров, которые их имеют.
Лет 15 назад мне предложили умереть. Стать умершим художником-семидесятником, разбившемся на мотоцикле. Сделать из меня художника Жениса Бостанова, вольно переведя мое имя на казахский язык. Но не поддался я.
– Евгений, вы можете назвать себя успешным художником?
– Не знаю… Мне многие об этом говорят, но сам этого не ощущаю. А как я должен это почувствовать? Да, иногда меня узнают, но я ведь не медийная личность, не звезда шоу-бизнеса. В последние годы очень много выставляюсь как в Казахстане, так и за рубежом – это правда. Однако стоимость картин не возросла. Да и вообще – я не знаю, что значит для художника быть успешным. Я просто каждый день работаю в мастерской, делаю то, что мне нравится. Публика принимает мои работы, и при этом я не изменяю себе. Если смотреть с такой точки зрения, то тогда я считаю себя не успешным, а состоявшимся. Так будет точнее. Успех – это все же больше из категории шоу-бизнеса. Конечно, если я написал картину, и она мне нравится – прекрасно. Однако это каждый раз один конкретный успех, который надо повторять снова и снова. Если я буду постоянно себя хвалить и считать, что достиг чего-то, я просто выдохнусь. В творчестве никогда нельзя быть успешным. Конечно, можно высоко оценить свою работу, если она тебе действительно по душе, но самому себе понравиться – это большой грех. Иногда я бываю доволен собой настолько, что испытываю подобие счастья, но пребывать постоянно в этом состоянии губительно для творческого человека.
