Казахский культурный код: коллективные травмы, степь и вольная музыка

«Когда мы видим на экране бесконечную степь и драму, разворачивающуюся в этих суровых пейзажах, мы понимаем, что фильм из Казахстана», – так отборщики европейских кинофестивалей отвечают на вопрос о шаблонах в современном казахском кино. Но степной нуар и мрачная, беспощадная и к героям, и к зрителям история – это одно из клише нашего авторского кино или все-таки отражение нашего культурного кода? Возможно ли аутентичное казахское кино без аскетичных степных просторов, насилия и жестких характеров, закаленных жизнью в наших реалиях? Эти вопросы обсуждали участники дискуссии «Культурный код и коллективная память. Переосмысление исторического опыта и травм и их отражение на художественной форме современных работ» во время работы кинолагеря Post Space в Кыргызстане.

Культурный код – что это?

Модератором сессии стал известный кинокритик Антон Долин. Он признается, что культурный код – это сложная и довольно абстрактная тема, к которой можно отнести тысячи вещей, это как рецепт со множеством ингредиентов. Ведь культурный код везде – и в культурных образцах и нормах, которые прививают с детства, и в бэкграунде – этническом или семейном, и даже в способе мыслить и строить взаимоотношения с людьми.  

Кинопродюсер Юлия Ким, этническая кореянка, родившаяся в России, выросшая в Узбекистане, повзрослевшая в Казахстане и переехавшая теперь во Францию, рассказывает о ситуации во время пандемии ковид, которая позволила ей больше понять ее собственный культурный код.

«Это было тревожное время, и единственное, что помогло мне снять панику, был… полный контейнер риса, который мой супруг купил про запас. На эту картину отозвалась буквально каждая клеточка моего тела, и я мгновенно успокоилась», – смеется она. 

С задачей определить культурный код места сталкивается «любой иностранец или турист, который в самых общих чертах пытается понять, что же собой представляет новая для него территория», говорит Долин. Он признается, что для него это тоже важная тема – ведь сам он, как и многие, дитя не одного, а нескольких культурных кодов.

«Всю жизнь считал себя русским, даже пошел учиться на филфак, писал диссертацию на тему русской литературы, думал, что обязан хорошо знать русское кино, – рассказывает он. – Но сейчас, живя вне страны и не имея возможности в нее даже вернуться, я понял, сколько было миражей даже в моей собственной голове. Я не знаю, где и какой мой культурный код. Я недавно получил израильский паспорт и вспомнил, что я еврей, только что был в Молдове и нашел там место, где родился мой прадед. Для меня процесс поиска культурного кода скорее попытка сложить самого себя».

Самый молодой участник дискуссии, режиссер Айсултан Сеитов, вспоминает свое детство в начальной школе в Астане. Вся среда в школе была русской – язык обучения, учительница, большинство одноклассников.

«Мы учились, дружили, отмечали вместе праздники. В итоге дошло до того, что я мог отказаться от участия в наших семейных мероприятиях, потому что «у меня Масленица», – смеется Айсултан. – И я это говорю не с негативом к Масленице, а просто как некий факт из своей жизни». Мама будущего режиссера решила, что знание собственного культурного кода и национальная идентичность – это все же очень важные вещи, и перевела мальчика в другую школу, где казахского было намного больше, и там уже праздновали не Масленицу, а Наурыз. «Помню, как в пятом классе впервые принял участие в школьном Наурызе. Тогда я впервые соприкоснулся с родной культурой и ее особенностями, и я по сей день помню те удивительные чувства, которые не испытывал больше никогда в жизни. Вся наша школа была похожа на большой аул, кругом было изобилие блюд нашей национальной кухни, казахские спортивные состязания. Это как будто указывало на то, откуда я на самом деле родом, на мой, так сказать, оригинал», – делится он. 

Так что же такой культурный код? В самых общих чертах – это набор характеристик, которые могут описать ту или иную культуру. Правда, в эти характеристики попадают и  стереотипы из разряда: ты же русский, как ты можешь не любить кашу, стихи Пушкина или музыку Чайковского? В эти характеристики могут входить какие угодно детали, от самых высоко-поэтичных до прозаичных и бытовых, однако самая важная часть культурного кода – это наша история, благодаря которой мы имеем ту или иную совокупность наших национальных комплексов и коллективных травм (взять тот же голодомор 30-х годов). Поэтому исследование белых «пятен» в нашей  истории, восстановление народной памяти и «поиск потерянных или отобранных вкусовых рецепторов», как выразилась узбекская режиссерка и художница Саодат Исмаилова, необходимы всем.

Как менялся культурный код в музыке 

Композитор Акмарал Мерген рассказывает, что отследить культурный код в искусстве проще всего на примере музыки, ведь по характерным ритмам, тембрам и специфическим интервалам, составляющим музыкальную семантику произведения, довольно легко определить происхождение автора. «В музыке не скроешь ничего», – говорит она. К примеру, изучая нашу национальную музыку, можно понять, как менялся наш культурный код на протяжении нескольких поколений.

«Я заметила, что казахская музыка, которая у нас была до периода, когда мы вошли в состав Российской империи, звучала более свободно, – считает она. – Ее непросто было «приструнить» и переложить на бумагу, ведь музыкальный размер там постоянно менялся, это то семь восьмых (7/8), то пять восьмых (5/8), то четыре четверти (4/4), это было сложно зафиксировать». Музыка и все народное творчество на тот момент были воинственными, все эпосы рассказывали про батыров. Вектор изменился, когда начался процесс вхождения в Российскую империю, а казахи стали оседлыми. «Именно в это время у нас появилась музыка, которая обращается к чувствам, появилось много песен, где большое место уделяли переживаниям, в этом периоде у нас много лирики, а в музыке много эмоций», – уверена Акмарал.

Со временем в казахской музыке обосновался принятый в европейской музыке квадрат – это ритмический элемент, на котором строится музыкальное произведение, его базовая структура. Девушка рассказывает, что первым, кто написал песню в рамках квадрата, был великий Абай, который никогда не скрывал свое увлечение европейским искусством. 

Советская музыка не только утвердила эту базу, но и принесла свои стандарты, например, вписала в нашу музыку такой чуждый нам жанр, как опера. Композитор говорит, что в своем творчестве решила смешивать «западные» жанры – электронику, джаз, ту же классическую музыку, с национальной, досоветской музыкой.

«Это было сложно, ведь было похоже на попытку сделать коктейль, который ты никогда в жизни не пробовал, – делится она. – Но это получилось, ведь я ориентировалась на органику – насколько естественно это все звучит? Сейчас уже много ребят, которые делают также. Казахская музыка стала модной, стала звучать в барах, ресторанах, теперь  она показывает новые стандарты качества и затмила тойскую музыку». 

«Тойская музыка – это народная музыка, и мне не нравится, когда ее выдают за низкий жанр, – оппонирует руководительница кыргызской исследовательской площадки «Эсимде» («В памяти»)  Эльмира Ногойбаева. – Вот, например, мы в Кыргызстане славимся своими революциями. Однажды на одном из таких событий на центральной площади забили лошадь, городские жители были возмущены. Как так можно? А вот так – без конины у нас не обходится ни одно важное событие, а уж тем более перехват власти. Это вполне естественно».

Харизматичная Эльмира вспомнила и другой случай. В Штатах она познакомилась с таким подтянутым, спортивным мужчиной, он все время рассказывал, какими видами спорта занимается, и спрашивал, что любит она.

«А у меня это – кокпар, то есть козлодрание, – смеется Эльмира. – Это правда, когда я вижу кокпар, во мне просыпается что-то древнее, иррациональное, я будто сама взлетаю с этими всадниками, меня очень увлекает эта игра. И кто скажет, что это не мой культурный код?».

Травма Советским Союзом 

Большая часть дискуссии была посвящена советскому наследию – это очень важная и неоспоримая часть нашего прошлого и общего культурного кода, который глупо отрицать. Одни этим периодом гордятся и идеализируют, другие стыдятся и демонизируют, третьи испытывают одновременно и то, и другое.

«Мне не нравится позиция жертвы, с точки зрения которой в последнее время обсуждается этот период истории в нашем обществе, – говорит Айсултан. – Я, например, не чувствую себя обделенным и угнетенным – передо мной сейчас весь мир. В конце концов, такие процессы происходили во всем мире, и процесс деколонизации идет не только у нас, поэтому, говоря о наших травмах, не обязательно агрессировать, потому что ненависть и жестокость порождают только подобное настроение в ответ». 

Сам режиссер отмечает, что несмотря на всеобщую тенденцию к локализации, и интерес людей к тому, что происходит рядом с ними, а не где-то там в мире, сам он пока «не хотел бы привязываться к одному месту».

«Это не значит, что я не горжусь местом, откуда я родом, но просто сейчас мне открыт весь мир и, кажется, последнее, что я должен делать – это игнорировать его. Я не хотел бы себя ограничивать как автора», – говорит Сеитов.

«Наверное, культурный код – это один из способов быть частью той или иной общности, ведь любому человеку очень трудно жить в одиночестве, и культурный код – это способ его объединения с другими. Иногда это объединение и включенность в систему тебя закабаляет, но, освободившись от нее, ты чувствуешь себя, как ни странно, потерянным», – подытоживает Долин.