Понять Китай: как экономике страны удается так быстро расти

Китай столкнулся с колоссальными проблемами, в числе которых схлопывающийся сектор недвижимости, неблагоприятная демография, замедление темпов роста экономики. В связи с этим будущее главного мотора мирового экономического роста все чаще ставится под сомнение. Декан Школы экономики в Фуданьском университете, директор Китайского центра экономических исследований (Шанхай) Чжан Цзюнь и приглашённый профессор Фуданьского университета Томас Касас-Клетт предлагают вспомнить о геополитическом подъёме Китае, а также о его углубляющихся противоречиях с США, и объясняют в колонке для Poject Syndicate, почему сегодня как никогда важно понимать китайскую политэкономию.

Реализации китайского чуда мешает многое. Разобраться в причинах поможет новая книга Яшэна Хуана из Массачусетского технологического института: «Взлёт и падение EAST: Как экзамены, авторитаризм, стабильность и технологии привели Китай к успеху, и почему они могут привести к его упадку». Хуан разъясняет эвристику EAST, аббревиатура означает: экзамены, авторитаризм, стабильность и технологии. На основе исторических данных за последние две спортивной тысячи лет (но особенно за последние 40 лет) он делает чёткий вывод: Китай должен радикально измениться, если хочет реализовать свой потенциал развития в полной мере.

Хуан утверждает, что семена китайского упадка были посеяны ещё в далёком VI веке, когда была введена удушающая экзаменационная система для госслужащих «кэцзюй». По его мнению, именно эта система позволяет ответить на «большой вопрос» историка Джозефа Нидэма: почему имперский Китай, с его глубокими научными и техническими преимуществами, не сумел начать собственную промышленную революцию задолго до того, как это сделала Европа?

До введения системы кэцзюй в Китае появился целый ряд изобретений, вошедших в число наиболее революционных в истории, например: порох, компас, бумага. Однако, как показывает эмпирическое исследование Хуана, китайская креативность достигла пика во время довольно хаотичного периода с 220 по 581 годы (между правлениями династий Хань и Суй). «Первая волна технологической стагнации в Китае, – отмечает Хуан, – совпала с окончанием политической фрагментации страны».

В книге «Взлёт и падение EAST» явно переоцениваются некоторые аспекты
исторических данных ради того, чтобы изложение было «яснее», чем можно было бы допустить. Например, сведения об увольнениях премьер-министров формируют основу вывода Хуана о том, что с введением экзамена кэцзюй исчезли сдержки и противовесы в отношениях между императором и его бюрократами, возникли «отношения симбиоза». В результате мы видим рассказ о практически линейном упадке страны. Однако подобный вывод трудно совместить с «промышленной революцией» во времена династии Цин, когда численность населения Китая более чем удвоилась, а доля страны в мировом ВВП достигла одной трети.

В то же время Хуан способен проявлять крайнюю проницательность, например, когда он бросает вызов рассуждениям Дэвида Лэндиса о том, что государство убивает технологический прогресс. Напротив, Хуан доказывает, что «в начальном лидерстве Китая в технологиях критически важную (а возможно и исключительную) роль сыграло государство». Цитируя лауреата Нобелевской премии по экономике Дугласа Норта, он пишет: «Если вы хотите реализовать потенциал современных технологий, вы не можете сделать это с государством, но точно также вы не можете сделать это без государства».

Но какого рода должно быть это государство? По мнению Хуана, у авторитаризма «глубокие корни в Китае из-за его почти безупречной конструкции, а также из-за отсутствия гражданского общества и глубоко укоренившихся ценностей и норм». Однако он пишет, что склонность Китая к «унитарной форме правления» имеет фундаментально культурную природу: причины авторитаризма формируются в культуре и переходят в политику, «а не наоборот».

Многие современные китайские учёные взваливают вину за превратности судьбы Китая в XIX и XX веках на консервативную конфуцианскую идеологию, в которой отсутствовал дух открытий и не было стимулов рисковать. Хуан даже высказывает предположение, что в те времена, когда среди видных исторических фигур доля буддистов и даосистов была больше (относительно конфуцианцев), повышалась вероятность появления новых идей.

Впрочем, есть причины полагать, что происхождение государственных структур и политических предпочтений в Китае не имеет исключительно культурную природу. Они могут быть также (а возможно даже, скорее всего являются) результатом сознательных институциональных мер. Например, бизнес-организации в Китае, как хорошо известно, управляются деспотичными «лаобанями», то есть боссами. В любом случае, узко сосредоточив внимание на высших властных структурах в Китае, можно
не заметить низовую природу многих аспектов китайской политической и
экономической жизни.

Как отмечает Хуан, китайская политэкономия характеризуется не только контролем, но и автономностью. Китаю идёт на пользу государственное управление в виде продуманной политики сверху (примером здесь являются государственные пятилетние планы), однако частные инициативы, имеющие низовой и хаотичный характер (например, предпринимательская деятельность), тоже доказали свою жизненную важность для развития страны. Абсолютно необходимо понимать этот баланс между контролем и автономностью для того, чтобы верно оценивать стоящие перед Китаем задачи, будь это раскрытие «животного духа», или же проведение институциональных реформ.

В книге «Взлёт и падение EAST» рассматривается также вопрос, почему Китай до сих пор умудряется избежать «проклятия Таллока» (термин, предложенный Хуаном). Речь идёт о нестабильности и конфликтах из-за плохих или неподходящих стимулов, которые свойственны процессу преемственности власти в авторитарной системе. Однако Хуану мог бы пригодиться более глубокий анализ другого феномена, изучавшегося экономистом Гордоном Таллоком: стремление извлекать ренту.

Траектория экономического и человеческого развития любой страны в основном определяется тем, как элита использует свою власть: для создания стоимости или для извлечения стоимости. Вероятно, стремление к извлечению ренты является в какой-то степени неизбежным. Можно осуждать «баронов-разбойников» в Америке XIX века, называя их аморальными, однако семейства Рокфеллеров, Вандербильтов, Карнеги и другие сыграли ключевую роль в создании самой процветающей страны мира – США.

А технологические монополии, которые создали люди, подобные Биллу Гейтсу или Марку Цукербергу, продолжают служить образцом американских инноваций.

В изложении Хуана, к сожалению, не хватает нюансов при оценке отношений между извлечением ренты и созданием стоимости. Он мог бы заметить, что «качество элиты» в Китае намного выше, чем в других странах с таким же уровнем подушевого ВВП. По этому показателю Китай сравним со странами ЕС, у которых ВВП на душу населения в три раза выше китайского.

Факт заключается в том, что устойчивое создание стоимости десятилетиями лежало в основе двузначных темпов роста экономики Китая. Впрочем, Хуан объясняет, что стратегия развития, двигавшая вперёд Китай на протяжении последних десятилетий, в целом, уже достигла своих пределов. Сегодня Китай обязан воспользоваться своим инновационным потенциалом и высококачественной элитой, чтобы подстегнуть «животный дух» и укрепить институты, одновременно стремясь к большей либерализации.

Что бы ни произошло в дальнейшем, любое развитие событий будет опираться на уникальную китайскую систему традиционных ценностей, которая, как подчёркивает Хуан, поддерживала процветание и инновации в прошлом. И это будущее станет отражением твёрдости (а не окаменелости), лежащей в основе политэкономии Китая.

Copyright: Project Syndicate, 2024.
www.project-syndicate.org