Почему одни страны богатые, а другие бедные? Ответ на этот вопрос дали Дарон Аджемоглу, Саймон Джонсон и Джеймс Робинсон, создатели современной институциональной экономики. За него в этом году они получили Нобелевскую премию по экономическим наукам.
Аджемоглу и Джонсон – профессора Массачусетского технологического института, Робинсон – профессор Чикагского университета. Премию присудили на этой неделе за «демонстрацию важности общественных институтов для процветания страны», говорится в заявлении Нобелевского комитета: «Общества с низким уровнем правозаконности и эксплуатирующими население институтами не способствуют [экономическому] росту или изменениям к лучшему. Исследования лауреатов помогают нам понять, почему».
Достижение экономистов состоит в том, что они эмпирически доказали наличие причинно-следственной связи между институтами и процветанием, пояснил профессор Ян Теорелл, член Комитета по присуждению премии по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля: «Они также дали подробное теоретическое обоснование того, почему так живучи институты, мешающие процветанию. Вы попадаете в их ловушку, хотя никто не хочет их сохранения».
Институты из колоний
В отличие от естественных наук, где бывали лауреаты «одного прорыва», нобелевские лауреаты по экономике – это люди, которые поменяли ход науки как минимум два-три десятилетия назад, отмечает профессор экономики Чикагского университета Константин Сонин. Две базовые работы лауреатов, из которых впоследствии выросли такие политэкономические бестселлеры, как «Почему одни страны богатые, а другие бедные» (2012) и «Узкий коридор» (2019), были написаны в 2001 и 2002 годах. В них показывается, что долгосрочный экономический рост, развитие и процветание в значительной степени можно объяснить качеством институтов. Аджемоглу, Джонсон и Робинсон использовали так называемый натурный эксперимент (поставленный самой жизнью), проанализировав колонизацию других стран европейскими державами.
В первой из статей «Колониальные истоки сравнительного развития: эмпирическое исследование» были описаны два основных вида институтов:
- инклюзивные – те, что пытаются делиться растущим благосостоянием с населением, где элиты работают на процветание общества,
- экстрактивные – те, где небольшая правящая группа работает на себя, лишая остальное население плодов увеличения благосостояния.
Инклюзивные институты поощряют инвестиции в человеческий и физический капитал, экстрактивные им препятствуют.
Экономисты изучили уровень смертности европейцев в колониях и способ их эксплуатации. Там, где колонизаторы умирали меньше (прежде всего, от местных болезней), они селились сами и строили инклюзивные институты. Такое происходило, например, в англоговорящих колониях – в Америке, Канаде и Австралии. Там действовали права собственности и рыночные механизмы, и эти колонии привлекали европейских поселенцев, давая им шанс заработать.
Колонии же с высоким уровнем смертности использовались прежде всего для добычи полезных ископаемых и поставки рабов, а управлять этими процессами ставили местных вождей. В таких регионах – Южной Америке, бельгийском Конго с его плантациями каучука, – действовали экстрактивные институты.
В результате первые страны сегодня процветают, а вторые отстают в развитии, так как даже после обретения независимости представители местных элит не пожелали делиться с обществом деньгами, властью и возможностями. Многие из второй группы стран как были, так и остались сырьевыми придатками, в том числе, своих бывших метрополий.
Во второй статье «Разворот судьбы: география и институты в формировании распределения доходов в современном мире» авторы показывали, что более бедные и менее урбанизированные в 1500 году страны сегодня являются более богатыми и развитыми, чем те, что 500 лет назад процветали. Потому что колонизировали европейцы прежде всего более развитые страны, где было, что присвоить. Но там они устанавливали экстрактивные институты, и поэтому в дальнейшем эти страны деградировали. В бедных же местах нужно было строить новую жизнь самостоятельно и совместными усилиями, поэтому там развивались инклюзивные институты.
Такие политические и экономические институты, включая систему образования, правозаконность (или верховенство права), рыночную экономику, поддерживают друг друга и способствуют участию населения в экономической жизни, плоды которой делятся между разными его членами. Экстрактивные же институты создают порочный круг, когда элиты держатся за экономическую власть, которую им обеспечивает государство. В таких условиях остальные люди менее охотно участвуют в экономической жизни, зная, что плоды их труда могут отобрать безо всякого основания.
В книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные» Аджемоглу и Робинсон приводят ряд ярких примеров, показывающих, как по-разному шло развитие, начавшееся из одной точки. Это, прежде всего, Южная и Северная Кореи. Еще один пример – город Ногалес, разделенный американо-мексиканской границей (его описывает и Нобелевский комитет). История, культура, климат, даже микробы в этом месте одинаковы, как, в целом, и люди, многие из которых имеют общих предков. Но из-за различий в институтах в той части города, что расположена в американском штате Аризона, люди живут богаче и дольше, чем в мексиканской части в штате Сонора. Права собственности американцев лучше защищены, они могут влиять на законодательный процесс и менять политиков, а также получают основные выгоды от своих инвестиций. Так произошло потому, что экономическая и политическая системы в США дают жителям больше возможностей. И этот пример – не исключение, а «часть четкой закономерности, уходящей корнями в колониальные времена», отмечает Нобелевский комитет.
Демократия и экономический рост
В своих работах исследователи также анализировали связь между политическими демократическими институтами и экономическим ростом. Существует точка зрения, что экономическое процветание является одним из необходимых условий демократии: более состоятельным людям есть, что терять, и они будут отстаивать свои политические права. Аджемоглу и Робинсон считают (и показывают при помощи данных и статистики), что связь обратная: экономический рост ускоряется при переходе от диктатуры к демократии.
«Страны, начинающие переход к демократии от недемократических режимов, лет через 8-9 растут быстрее, чем недемократические режимы, и этот дополнительный рост значителен, – сказал Аджемоглу на пресс-конференции после объявления Нобелевского комитета и добавил: – Но демократия – это не панацея. Внедрить ее очень сложно».
Действительно, практически все богатые страны мира – демократические. Исключения составляют лишь город-государство Сингапур и несколько нефтяных монархий. Однако есть немало примеров, когда значительный экономический рывок совершался и в отсутствие демократических институтов: Япония и Россия в конце XIX веков, Южная Корея, бывшая диктатурой в первые десятилетия после войны 1950-1953 годов, Чили при Аугусто Пиночете, наконец, превратившийся во вторую экономику мира Китай.
По словам Аджемоглу, результаты Китая действительно «бросают вызов» выводам, к которым пришел он с Робинсоном. Но «авторитарный рост такого типа нестабилен и не ведет к инновациям», считает он. Демократические страны сейчас «переживают непростые времена», признал Аджемоглу: «Крайне важно, чтобы они вернулись на более высокий уровень, обеспечивая более высокое качество управления и действуя в интересах народа».
Связка демократии и экономического роста видна, начиная с XIX века, говорит профессор Университета Помпеу Фабра в Барселоне и научный руководитель Российской экономической школы Рубен Ениколопов. В современном мире ключевую роль в росте экономики начинает играть человеческий капитал, а вложения в него и в инновации прочно связаны со свободой, поясняет он: «Если вы свою жизнь не контролируете, то какой смысл в себя вкладывать?»
Быстрый рост экономики в авторитарных странах возможен в случае догоняющего развития, когда они копируют методы и технологии более развитых, преимущественно демократических обществ, поясняет Ениколопов. Именно поэтому сейчас столько вопросов относительно будущего Китая, экономика которого тормозит, в том числе, из-за того, что авторитарная политика властей подрывает деловую активность. «У меня большие сомнения в том, что, сохранив прежнюю модель, Китай сможет перешагнуть через пределы догоняющего развития», – говорит Ениколопов.
Нестабильная свобода
О значении общественных и политических институтов для экономического развития писали и другие специалисты.
Сильно повлиял на на исследования Аджемоглу, Джонсона и Робинсона Дуглас Норт. В 1993 году он получил вместе с Робертом Фогелем Нобелевскую премию «за новое исследование экономической истории с помощью экономической теории и количественных методов для объяснения экономических и институциональных изменений».
Норт называл культурные убеждения «строительными лесами» для институтов, отмечая, что нельзя понять, почему общество имеет такие институты, если не понять его культуру.
Культурные и исторические условия могут мешать стране построить инклюзивные институты и выйти на путь свободы, отмечают и Аджемоглу с Робинсоном в «Узком коридоре». Попасть в этот коридор можно, найдя баланс между государством и обществом, но поиск и сохранение такого баланса, дающего свободу, – это постоянный процесс. Баланс этот очень хрупкий, и его легко разрушить, если общество утрачивает бдительность или государство теряет часть своей дееспособности. «Свобода – результат сложного, запутанного процесса, предсказать который нелегко. Свободу нельзя насадить и упрочить с помощью разумной системы сдержек и противовесов. Она требует мобилизации общества, его бдительности и настойчивости. Для развития свободы необходимы все эти факторы сразу», – пишут экономисты в «Узком коридоре».
Нобелевские лауреаты 2024 года создали современную институциональную экономику, сменившую новую институциональную экономику Норта и Фогеля, отмечает Сонин. «Как сказал по тому же адресу, но другому поводу нобелевский лауреат Роберт Солоу, «рядом с этим [учебником Аджемоглу по теории роста] я чувствую себя, как, наверное, чувствовали бы себя [конструкторы первого самолета] братья Райт рядом с современным авиалайнером», – написал он. – Вот и новые институционалисты так себя чувствуют — стоят рядом с супер-лайнером и думают, как это все выросло из работ Дугласа Норта».
