Марат Бисенгалиев: «Я пошел по примеру самых лучших оркестров мира»

Имя Марата Бисенгалиева известно не только в Казахстане, но и далеко за его пределами. Миллионы поклонников маэстро следят за расписанием его концертов, на которых он выступает с известнейшими оркестрами в самых престижных концертных залах мира. А за пределами сцены Марат – очень мягкий, спокойный и открытый человек. Он легко и откровенно рассказывает о себе, музыке, политике… Да обо всем.

– Марат, чем Вам запомнился 2016 год, какие события стали знаковыми?

– Знаете, много всего… Запомнился концерт в Уральске. Для меня это было возвращение после 10 лет разлуки. У нас ведь система такая, что все зависит от человека, стоящего во главе города или области. Если его двери открыты, то, естественно, все получается. Говорить о каких-то даже коммерческих делах без «открытых дверей» невозможно. Как и в любой монархической стране. А у нас своего рода монархия. И я, в принципе, не против монархии, потому что если монархия образованна, то нет ничего лучшего.

– А наша монархия образованна?

– Наша монархия работает просто идеально, когда во главе ведомств стоят такие люди как Крымбек Куширбаев, который пригласил меня и создал оркестр. Или же Нургали Ашимов. Или Бауыржан Байбек. Это образованные люди с хорошим видением ситуации.

– Нынешний аким Алматы оказывает поддержку Вашему оркестру?

– Да – и нынешний, и предыдущий. Господин Есимов тоже много для нас сделал.

– Как Вы думаете, в чем причина интереса власти к коммерческому симфоническому оркестру?

– Я думаю, что власть, наконец, увидела, что оркестр дает городу то, что ему действительно нужно. Он стал своего рода визитной карточкой. Причем, очень хорошего качества, ведь в нем собраны лучшие музыканты, которые показывают настоящий международный уровень. Это я могу сказать с абсолютной уверенностью, потому что я сам играю с лучшими оркестрами.

– Скажите, а кто заведует кастингом в симфоническом оркестре Алматы? Кто принимает окончательное решение, соответствует музыкант всем требованиям, кстати, каким – или нет?

– Естественно, это мое решение. И оно исключительно музыкальное. Хотя мне часто говорят, что я выбираю только красивых девушек и молодых парней, но это не так. Все знают, что конкурс проходит за шторой. Я ориентируюсь исключительно на звук. Когда я слушаю музыканта, я не знаю ни его имени, ни образования, ни какого он пола, ни в каком возрасте. Для меня это не важно. Главное то, как он играет. И насколько соответствует моим определенным стандартам к исполнению. И это удивительно – в результате именно «слепых» прослушиваний появился такой оркестр: молодой и красивый.

– А желающих на кастинги приходит много?

– Да. Я думаю, что практически каждый музыкант в Алматы хочет попасть в наш оркестр. Во-первых, потому, что это престижно. А во-вторых, мы держим марку и платим достойную зарплату. И потом у нас очень творческая работа. В отличие, к примеру, от работы в опере. Да, зарплата там практически такая же, но работы намного больше. У нас постоянно обновляется программа, у музыкантов есть возможность работать над интонациями, а не репетировать из года в год одни и те же произведения. Рутины нет.

– Да и гастролей, я думаю, больше…

– Да. С каждым годом всё больше и больше. Незадолго до нового года мы вернулись из Дели и практически сразу же уехали в Тайланд, где отыграли концерт в новогоднюю ночь. После этого концерт в Монако, потом оперный сезон в Мумбаи.

– Но ведь у вас в Мумбаи тоже есть оркестр?

– Я всегда использую всех моих музыкантов, чтобы дать этот стиль, который точно такой же, как и здесь, в Алматы. Кстати, многие музыканты в Мумбаи это те же музыканты, которых я вывез из Уральска. А индийских музыкантов там как раз немного – всего 12.

– То есть в профессиональном симфоническом оркестре Индии практически нет индийских музыкантов. Но тогда почему он в Индии?

– Потому что мне там дали возможность создать оркестр. Так же как когда-то в Уральске. Мне дали карт-бланш и этот оркестр существует уже не одно десятилетие. Кстати, это первый и до сих пор единственный симфонический оркестр в Индии.

– Марат, а Вы делаете какую-то разницу между своими оркестрами? Может какой-то из них ваш любимый, какому-то уделяете больше внимания…

– На этот вопрос невозможно ответить. Так же как на вопрос, кого из детей ты больше любишь. Бывает, конечно, что кто-то больше любит сына или дочь. А вот для меня это невозможно. Они абсолютно разные, но в то же время совершенно одинаковые, потому что оба – это моя ДНК, моя система…

– Скажите, а Вы жесткий руководитель?

– Я считаю, что нет. Я не принимаю диктата, так же как не принимаю и демократии. В моем управлении есть некая авторитарность, но авторитарность через уважение ко мне, как к музыканту. Этого достаточно, чтобы поддерживать дисциплину. Я никогда не повышаю голос. Чтобы добиться результата мне достаточно поднять бровь.

А так для меня всегда идеалом был мой коллега Александр Рудин, с которым я играл, а потом помогал ему с его московским оркестром Musica Viva. Собственно, я тогда еще был студентом и это был мой первый опыт работы с оркестром, а с Рудиным мы играли в трио. Этот оркестр дал мне очень многое в плане опыта, который мне после очень пригодился в работе с моим первым оркестром «Алтын Алма», это был 88 год… Он правда просуществовал совсем немного, но это было яркое событие. Кстати, одна из исполнителей того оркестра сейчас играет в моем оркестре в Мумбаи.

– Марат, Вы успешный и состоявшийся исполнитель, для чего Вам оркестры?

– Это призвание. Трудно поверить, но заниматься созданием оркестров я начал практически 30 лет назад. И при этом я не считаю себя дирижером. Скорее orchestra builder – человеком, который создает оркестры. Сам процесс дирижирования – это уже шоу. А вот создать оркестр, сделать из него что-то во время репетиций, а потом показать – это да.

– В ваших планах есть создание новых оркестров или же остановитесь на двух?

– Думаю, да. Два оркестра – это то, что занимает больше половины моего времени. 3-4 месяца я провожу по контракту в Мумбаи, да и алматинский оркестр с каждым днем требует всё большего внимания. А есть еще и сольная карьера, выступления с другими оркестрами и семье надо время уделить. А в году всего 12 месяцев. Поэтому время приходится распределять очень тщательно и осторожно. Кстати, когда меня спросили, не хочу ли я вернуться в Уральск и вновь создать оркестр там, я честно сказал, что, скорее всего, нет. Тогда это был отличный эксперимент и отличное время для меня, но это было в другое время. Сейчас у меня есть оркестр в Алматы и оркестр в Мумбаи. Этого вполне достаточно для того, чтобы реализовать все мои творческие потребности.

– Вы сказали, что Ваши музыканты получают хорошую зарплату. Из чего строится финансирование оркестра?

– Мой оркестр – единственный на сегодняшний день коммерческий симфонический оркестр в Алматы. Я пошел по примеру самых лучших оркестров мира. Так вот, зарплату в оркестре получает только маленькая кучка музыкантов – костяк. Остальные набираются по мере необходимости. Это делает оркестр достаточно гибким. В этом смысле работать в Алматы очень легко, потому что здесь большая база музыкантов. А вот, к примеру, в Мумбаи ее нет вообще. И нам приходится привозить музыкантов со всего мира. Они работают по контракту и, хотя не находятся в Мумбаи постоянно, но приезжают на сезоны, четко зная, что в определенное время им предстоит отыграть сколько-то концертов.

– Раз уж зашел разговор о дополнительном составе, сколько времени уходит на то, чтобы оркестр сыгрался?

– По-разному. Если говорить об алматинском оркестре, то на это ушло пять лет (пятилетний юбилей будем отмечать в марте). Только сейчас я могу сказать, что они наконец сыгрались. Почувствовали друг друга. И я уже чувствую, что это хорошо отлаженная машина. Но самое главное, что меня больше всего радует – это то, что мне удалось найти единомышленников и друзей. То есть в оркестре царит очень хорошая атмосфера. А это очень важно.

– То есть моральная атмосфера влияет на качество исполнения?

– Да, конечно. Поэтому я слежу не только за качеством исполнения, но и за человеческими качествами. Если при отборе есть ощущение, что с человеком могут возникнуть какие-то проблемы, я лучше выберу музыканта с более скромными данными, но с лучшими человеческими качествами, чем более талантливого музыканта, но который может стать той самой ложкой дегтя.

– Скажите, а сколько на сегодняшний день потребуется инвестиций, чтобы создать симфонический оркестр?

– Сложный вопрос. Закупать инструменты не надо. Каждый музыкант в струнном оркестре обязан иметь свой хороший инструмент. Разумеется, какие-то инструменты приходится покупать: большой барабан, тимпани и тому подобное. В идеале эти инструменты должны быть. В Мумбаи они у нас есть…

– Это да, но Вас не зря считают одним из самых технически продвинутых и современных музыкантов. К примеру, Ваши музыканты давно не используют пюпитры. Их заменили гаджеты с тачскринами, где перелистывать ноты можно, к примеру, прикосновением смычка или ногой…

– Это немного другое. Это помощь и поддержка спонсоров. И здесь, конечно, моя первоочередная задача – говорить с людьми и убеждать их в том, что оркестр – это хорошая инвестиция. И такие люди находятся. Тачскрины нам подарил Samsung. Кроме того, у нас есть целый клуб друзей. Это люди, которые поверили в меня и мой оркестр, которые поняли, что это выгодная инвестиция. Классическая музыка как раз отличается тем, что она дает совершенно иной эффект, нежели спорт или поп-музыка. Она оказывает точечное воздействие. Причем, на людей власть имущих. Оркестр высокого класса востребован прежде всего высокими слоями населения как за рубежом, так и у нас. В отличие от той же демократичной поп-музыки.

В то же время, то, что мы делаем, мы делаем не только для избранной аудитории. У нас есть и более демократическая программа – то же самый Карл Дженкинс. Впрочем, здесь вспоминаются слова Куата Домбая, который помогал организовывать концерты в Уральской области. Так вот, он обратил внимание, что в селах дети чабанов сбегались послушать оркестр и у них были такие лица… Одухотворенные, восторженные.

– Дети просто еще не задумываются о том, что модно или нет. Они просто чувствуют музыку…

– Да. Но только в том случае, если эта музыка качественна. Классическая музыка в посредственном исполнении дает обратный эффект. И, к сожалению, он у нас превалирует до сих пор. Это отпугивает слушателей. И что самое прискорбное, отпугивает детей. Когда дети слышат исполнение, которое не проникает в сердце, они теряют интерес к классической музыке.

Да и программа должна быть очень осторожно подобрана. Нельзя детей вести на «Богему». Им нужна другая музыка: «Петя и волк», Карл Дженкинс, Джон Уильямс. Им нужна программа, которую они поймут. И само исполнение должно быть на уровне. А у нас оно порой не то что ниже планки, оно просто преступно. У нас люди зачастую совершенно незаслуженно получают «Заслуженных деятелей искусства».

– Как Вы думаете, почему так происходит?

– Наша система, к сожалению, не идеальна. Знаете, если я сейчас скажу, что ни в Европе, ни в Америке нет министерства культуры – это будет крамола. Но… У нас без министерства культуры культура просто не выживет. Вот в чем дело. С одной стороны должна быть здоровая конкуренция. С другой – у нас не настолько развита классическая культура, чтобы она была конкурентоспособна. Кроме того, у нас еще нет культуры меценатства. У нас пока есть только единицы людей, которые готовы помогать искусству. Нам помогают только по той причине, что мы показываем действительно хороший уровень.

Для того, чтобы и другие исполнители стремились к этому же уровню – должна быть конкурентная среда, но большинство музыкантов и коллективов живут на дотациях. И эта система не дает возможности развиваться. К примеру, существует определенный лимит, который не дает руководителю дать такую зарплату, чтобы музыкант не подрабатывал по ночам в клубах. Человек, который получает $100-200, вынужден искать подработку. А система не позволяет платить ему больше. Да, присваиваются категории: первая, вторая, высшая. Но высшую категорию получают возрастные исполнители, которые уже не могут дать нужного качества… Эта система просто не работает. Поэтому я создал именно коммерческий оркестр. Это позволяет моим молодым 20-летним музыкантам получать столько, чтобы у них не было необходимости работать по ночам в кабаках. И у них остается свободное время, чтобы жить, любить, встречаться. Это позволяет им играть на репетициях и концертах с потрясающей энергетикой. И самое главное, у меня никто не заберет мой оркестр, как это когда-то произошло в Уральске. Я могу выстраивать отношения, сотрудничать с акимом, но мой оркестр останется независимым.

– Ваши оркестры можно назвать коммерчески успешными.

– Да. Причем мумбайский оркестр в этом смысле более успешен, потому что там удалось найти очень серьезных постоянных спонсоров, и мы делаем уже очень серьезные проекты с самыми лучшими дирижерами, которым мы способны платить их космические гонорары. Я не буду называть суммы, но эти дирижеры того стоят.

– Скажите, а слушатели сейчас «Симфонический оркестр Алматы» воспринимают как самостоятельную единицу или все же как обрамление Марата Бисенгалиева?

– Я бы хотел, чтобы этот оркестр стал самостоятельной единицей. Но пока разница со мной и без меня ощущается. Сначала вообще было очень сложно, но сейчас билеты продаются и без меня. То есть оркестр уже нашел своих слушателей. А потенциально они смогут набирать больше слушателей сами, чем со мной. Но пока до этого не доросли.

– Марат, многие казахстанцы, получившие всемирную известность, зачастую живут и работают за рубежом. К примеру… те, кто на слуху – Сергей Лукьяненко, Тимур Бекмамбетов… Как Вы думаете, почему так происходит?

– Видимо зарубежье – это лакмусовая бумажка. Площадка, где человек получает признание, которое является своеобразным знаком качества. Как звание народного артиста во времена СССР. У нас сейчас народный артист – это человек, который зарекомендовал себя «наверху». Что касается Бекмамбетова – это особый случай. Я с ним не знаком, хотя очень хотел бы познакомиться. Тем более – я совершенно об этом не знал – Асанали Ашимов как-то назвал меня родственником. Оказывается, по казахским обычаям родственник – это человек из одного рода. И он сказал, с какой-то даже гордостью, что Бекмамбетов тоже из нашего рода. В Казахстане это, оказывается, важно.

– Марат, а Вы себя воспринимаете как казаха или как европейца?

– Я европеец. Большую часть жизни я все-таки прожил на западе: 9 лет в Москве, потом более 25 лет в Англии и уже более 5 лет во Франции. Так что менталитет у меня уже точно европейский.

– А почему именно Вы уехали из Казахстана?

– Я уехал учиться. В Москву. Мама меня не пускала, но я настоял на своем. Было очень трудно. Поначалу не было никаких финансовых дотаций, стипендии. И я каким-то образом умудрялся на три рубля жить целую неделю. Я ходил пешком в консерваторию (около часа в одну сторону), потому что у меня не было трех копеек на троллейбус. На неделю я покупал мешочек овсяного печенья. Вы не поверите, какой я тогда был худой! Но ничего, я пережил это время. Потом мне удалось получить стипендию в 75 рублей в месяц. И в Москве я познакомился с англичанкой. После знакомства с ней начался новый этап – розовый – моей жизни уже в Англии.

– Марат, Ваши поклонники много говорят о ваших инструментах. А свою первую скрипку помните?

– Конечно. Правда, я не знаю, где она сейчас. В Уральске есть музей, и считается, что она выставлена там, но я не уверен, что это именно тот инструмент. Я его туда не отдавал, но он, наверное, и останется в истории, как мой первый инструмент. Вообще с инструментами мне долго не везло. Даже инструмент Гварнери, который я получил из казахстанской коллекции… Когда я показал его в Лондоне, мне сказали, что это не Гварнери, и он не имеет никакой цены. В смысле он не бесценный, а просто нисколько не стоит. Хотя с этим инструментом я выиграл международный конкурс. По-настоящему хороший инструмент мне попался уже в Англии, благодаря одному меценату, который мне дал итальянский инструмент, когда я делал свои первые шаги. И с ним я записал свои первые диски. Сейчас, кроме него, у меня есть Гальяно от банка «ЦентрКредит». Есть Санта Джулиано. Многие концерты я играю на современных инструментах.

– Скажите, а решение учиться играть на скрипке кто принял?

– Пойти учиться играть на скрипке было мое решение. Причем меня даже отговаривали, а в байсеитовскую школу даже брать не хотели: у меня короткие мизинцы, даже сейчас. Это профессиональный брак. Но я нашел выход – использую свою какую-то аппликатуру и это дает мне возможность спокойно обходиться короткими мизинцами без проблем. Я его просто заменяю третьим, вторым, первым пальцами. Всегда можно найти выход и никто этого не заметит.

– Как убедили преподавателей взять Вас на класс скрипки?

– Я заартачился и сказал, что очень хочу заниматься. Преподаватели в меня поверили и спасибо им за это.

– Что можно назвать рецептом успеха Марата Бисенгалиева?

– Прежде всего, надо не стараться стать знаменитым, а просто делать свое дело. Я совершенно не пытаюсь стать знаменитым. Я не напрашиваюсь на пиар и интервью. Но так получается, что люди хотят со мною встречаться и говорить, и я с удовольствием отвечаю на вопросы. Другой вопрос, что заниматься нужно своим делом. А найти именно свое дело очень трудно. И заниматься им нужно по-настоящему.